М.М. Богословский. Дворянские наказы в Екатерининскую комиссию 1767 года

Материал из Проект Дворяне - Вики

http://dugward.ru/library/bogoslovskiy_m_m/bogoslovskiy_dvoranskie_nakazy.html

М.М. Богословский Дворянские наказы в Екатерининскую комиссию 1767 года

В июле 1767 года в Москве в первый раз собрались выборные от свободных сословий русской земли, созванные императрицею для составления нового законодательного кодекса. В Москву они приехали не с пустыми руками: каждый привез от своих избирателей более или менее объемистую тетрадь, в которой последние высказали свои нужды и желания. Депутаты же от свободных крестьян, благодаря особым условиям представительства, которые даны были этому сословию, привозили их даже по нескольку: эти депутаты избирались по одному на провинцию, а наказы им вручались от каждого "погоста" - прихода. Отсюда и выходило, например, что представителю от крестьян Архангельской провинции, заключавшей в себе целых шесть уездов, пришлось захватить с собою в Москву - 195 наказов. Дворянские депутаты, избираемые по уездам, привозили каждый по одному наказу; хотя были случаи, когда один и тот же депутат представлял два или даже три уезда. Но тогда и наказ был от этих уездов общий. Только Новгородский уезд в последний раз вспомнил свое старинное деление на "пятины", прислав по депутату от каждой. Свезенный ими всеми материал был громаден: 163 наказа от дворян, 401 от городов и 1066 от свободного сельского населения*. Для разбора их была организована особая комиссия, и этой комиссии было над чем поработать. В этих полутора тысячах тетрадей местное общество, русская провинция, записало свои жалобы и выразило свои желания. Уже и в то время сознавали, по-видимому, всю важность этих голосов из провинции: недаром Большая комиссия (так мы называем общее собрание Екатерининской комиссии в отличие от многих частных комиссий, при ней состоявших) с обсуждения этих наказов и приступила к своей работе. И для историка эта груда наказов - материал чрезвычайной важности. Теперь, открывая каждый день столичную газету, мы более или менее внимательно просматриваем отдел с заглавием: "Областная хроника", "Провинциальная жизнь" и т.д., который знакомит нас с состоянием провинциального общества, его нуждами, желаниями и настроением. Если мы хотим вникнуть в эту местную жизнь более глубоко, мы имеем к тому сколько угодно различных средств: мы можем выписывать областные газеты, прислушиваться к голосам земских и дворянских собраний и городских дум. Наконец, с провинцией знакомит нас как изящная, так и научная литература. Ничего подобного нет у нас для XVIII века, точно так же, как и у правительства того времени не было иных способов ознакомиться с местными нуждами, кроме созыва депутатов. Областных органов печати тогда не существовало; до самого конца века не было также никаких местных общественных собраний. Литература почти вовсе не касалась провинции, изредка только выводя ее на сцену, чтобы осмеять ее в комедии, но никогда не затрагивала ее серьезно. Русская провинция в течение всего XVIII века высказалась только один раз: в середине его в Екатерининской комиссии. Вот почему бумаги этой комиссии служат для нас надежным фонографом, записавшим хор этих провинциальных голосов и теперь передающим их нам. Эти голоса идут к нам двумя путями: во-первых, посредством депутатских наказов, а затем и самые прения в комиссии записаны и сохранились в ее журналах. Оба эти ряда документов прекрасно дополняют друг друга, но преимущество следует все-таки отдать первому из них. В самом деле, комиссия действовала слишком не долгое время и, ведя свои работы без всякого определенного плана, не успела коснуться всех вопросов, интересовавших провинцию. Затем, не все депутаты в ней активно участвовали: как и всегда бывает в такого рода собраниях - говорили только меньшинство; общих голосований по обсуждаемым вопросам и совсем не бывало и обыкновенно комиссия переходила, по-видимому, совершенно случайно к следующему вопросу, не окончив обсуждения предыдущего. Притом могло случиться, что с мнением, высказанным в комиссии депутатом, не всегда бы согласились пославшие его избиратели. С другой стороны, случалось, что те вопросы, за которые очень горячо стояли дворяне на уездных съездах, проходили равнодушно при обсуждении их в комиссии. Так, например, очень многие дворянства высказались за дарование им и на будущее время права собираться на съезды для занятия местными делами. Между тем, когда коснулись такой статьи при обсуждении проекта "прав благородных", внесенного в большую комиссию из дирекционной, ни один депутат не нашелся высказать свое мнение**. Наконец, на мнение, высказываемое депутатом в комиссии, во время борьбы партий могли оказать влияние, помимо его личных взглядов, и та обстановка, в какую он попал, и завязавшиеся в комиссии личные отношения. В пылу спора известное мнение могло получить гораздо более резкие очертания, чем какие оно имело в наказе. Вот почему наказы полнее и вернее могут отражать взгляды провинции, чем речи депутатов в самом собрании. Этих местных наказов, как уже мы видели, три группы: от дворянства каждого уезда, от каждого города и от свободного земледельческого населения, подразделявшегося на несколько видов. Сюда входили, во-первых, крестьяне, сохранившие свободу, "черносошные" (государственные), "дворцовые", во-вторых, так называемые служилые люди "старых служб": одно-дворцы, пахотные солдаты - контингент старых московских полков, испомещавшийся целыми поселениями по границам Москосковского государства для их защиты, в-третьих - инородческое население. Городские наказы, разумеется, выясняют главным образом потребности и желания городского населения, и только два остальных разряда относятся к уездному. Но наказы от свободного сельского населения имеют слишком местное значение. В самом деле, свободная масса крестьянства постепенно все более таяла под действием крепостного права, сохраняясь только на безопасном Русском Севере, где не было надобности распространять поместную систему, бывшую одним из факторов в распространении крепостного права. Из 1066 наказов от сельского населения 496, то есть почти половина приходится на одну Архангельскую губернию, где зато ревизии совсем не находили крепостных душ. Другие разряды этого класса: служилый (однодворцы, пахотные солдаты) и инородческий были размещены по противоположным, южной и юго-восточной окраинам государства. Таким образом, только дворянские наказы представляют наиболее полно срединную часть Европейской России, где сосредоточены были два важнейшие класса русской земли: крепостное крестьянство и поместное дворянство. Благосостоянием последнего, державшего в своих руках громадную массу капитала и труда страны, определялось экономическое благосостояние всего государства. Притом в XVIII веке оно было наиболее просвещенным классом, а обладая двумя такими силами, как капитал и просвещение, оно руководило и политическими судьбами русского народа, будучи в трояком отношении его правительством. Во-первых, оно управляло своими "подданными" по своим вотчинам. Затем, из него же формировался весь состав центральной и областной администрации, от сенаторов до уездных воевод включительно. Наконец, в XVIII веке это же дворянство посредством гвардии, составленной всецело из его среды, обыкновенно играло решающую роль и в общем ходе государственной жизни. Итак, заключая в себе два наиболее важные класса общества, эта срединная дворянско-крепостная часть России и была главною частью в организме всего государства. Притом это была наиболее населенная и наиболее устроенная его часть. Бойкая жизнь Русского Севера, какою мы ее знаем в XVI и XVII веках, теперь, с открытием балтийских портов и с умиротворением южных степей, в течение XVIII века совершенно замирает. Но сами эти южные и восточные окраины только еще колонизуются и устраиваются, находятся, так сказать, еще в жидком виде и более интересны как процесс, чем как состояние. Тем более высокий интерес получают эти дворянские наказы, обрисовывающие эту срединную часть России. В них, конечно, на первом плане представлены дворянские интересы; но в XVIII веке они так тесно были связаны с интересами крепостных крестьян, что не могли, хотя бы косвенно, не касаться последних. Правда, желания несвободного крестьянства были в иных случаях резко противоположны стремлениям дворянства, когда, например, заходила речь о свободе; однако в значительной степени они совпадали. Так или иначе, во всяком случае, они настолько цеплялись друг за друга, что в дворянских наказах должны были отразиться до некоторой степени и крестьянские интересы, хотя и преломившись, конечно, через призму дворянского взгляда. Шла ли речь о малоземелье, о тяжести податей, о дурном судоустройстве и т.п., во всех этих случаях интересы обоих классов очень сходились и нашли себе выражение в дворянских наказах. Предлагаемая статья и есть попытка показать значение этих дворянских наказов как источника при изучении истории русской провинции в XVIII веке, притом только коренной русской провинции, то есть главным образом Великороссии с ее наиболее давно установившимися и застывшими русскими порядками. Поэтому она не касается ни Малороссии, ни Остзейского края с их слишком особой физиономией, ни местностей, недавно присоединенных и только организуемых, как Новороссийский и Оренбургский край. Но прежде, чем перейти к анализу содержания этих наказов, следует решить вопрос, в какой мере в них могли отразиться состояние и стремления той провинции, из которой они исходили, то есть в какой степени надежен и достоверен этот источник. Из этого вопроса невольно возникает другой, от которого и зависит решение первого, -в какой степени то общество, которое составляло наказы, могло выразить и действительно выразило свои взгляды, нужды и желания.

____

• Сергеевич В.И. Екатерининская законодательная комиссия // Вестник Европы. 1878. № 1 С. 229. Наказы от дворян изданы в Сборнике императорского Русского исторического общества, тт. IV, VIII, XIV, LXVIII и ХСIII. В этом издании они перенумерованы римскими цифрами. При ссылках и будет указываться римскою цифрой № наказа, а поставленною с ним рядом арабскою - статья наказа.
  • Сборник императорского Русского исторического общества. СПб., 1882. Т. XXXII. С. 297.

________

Манифест 14 декабря 1766 года, которым предписывались выборы в комиссию, был встречен обществом очень сочувственно и даже, пожалуй, восторженно. Такое настроение господствовало в самой комиссии в первые дни ее заседаний, когда охваченные каким-то радостным порывом депутаты не знали, чем только отблагодарить императрицу и какой титул ей придумать. Но и в самых наказах можно заметить тоже возбужденное и радостное настроение. В очень многих из них в самых горячих выражениях, хотя и переданных тяжелым напыщенным языком XVIII века, изливается благодарность Екатерине и предписывается депутату, "припав к освященным стопам", исходатайствовать позволение поставить ей от всего дворянства монумент. В самом деле, было от чего прийти в восторг русскому провинциальному дворянину. От правительства, в особенности со времени Петра, он привык ожидать только самого грубого обращения. Его насильно обучали и гнали на службу, а если он не был обучен и не мог получить офицерского ранга, то его исправно и били, нисколько не различая его от его же мужика-рекрута, стоявшего в строю с ним рядом. "За раны и за кровь" его отставляли от военной службы и "определяли к делам", то есть перечисляли в статскую, посылая куда-нибудь в "комиссары" к приему корабельного леса, в надзиратели "над строением заводов" и т.п. Только дряхлым стариком, вымотав из него все полезные силы, его отпускали, "со смотра давая абшид", в родную деревню доживать свой век на чистом воздухе. Всю жизнь, во время этой тяжелой службы, он только и видел пинки и толчки. И вдруг теперь правительство не только отпустило его со службы, но и любезно осведомилось, что ему не нравится и чего ему угодно. Понятно, с каким приятным удивлением читал этот провинциальный дворянин манифест 14 декабря. Притом на поднятие духа собравшихся действовала самая торжественность, какою были обставлены съезды и выборы. Что на съезды для выбора депутатов и сочинения наказов собиралось все-таки меньшинство уездного дворянства - в этом нельзя еще видеть несочувственное отношение к делу: большинство дворянства было не дома - на службе; но нет причин думать, чтобы это отсутствующее дворянство не разделяло настроения съехавшихся*. Однако иногда самое это радостное настроение, в котором съезжавшееся дворянство принималось за порученную ему работу, мешало серьезным образом отнестись к делу. Волоколамские дворяне съехались в свой город к 12 марта, выбрали в этот день в предводители А.А. Загряжского и комиссию из четырех лиц для составления проекта наказа, после чего отправились на обед к начальнику города. 14 марта они уже собрались в загородном доме предводителя, оказавшегося большим хлебосолом, где "были угощены обеденным столом, во время которого пили за здравие Ея Императорского Величества, причем производилась пальба из пушек, поставленных перед домом". После этого предводительского обеда, да еще с тостами за государыню, "предводитель с дворянством, - как гласит официальное описание этого съезда, - упражнялись в чтении проекта депутатского наказа". Вечером зажжен был фейерверк, в котором изображено было имя государыни, а по сторонам начальные литеры: Б. М. И. П. Б. О., означавшие: "благоволение монаршее, исполнение подданных, благополучие общества", после чего "все угощены были ужином". 15-го выбрали депутата, подписали наказ и обедали у одного из членов комиссии по составлению наказа - кн. Шаховского. 16-го приглашены были на обеденный стол к новоизбранному депутату, вице-президенту военной коллегии графу Чернышеву в его загородный дом, после чего и разъехались по своим деревням. Откройте теперь волоколамский наказ: он проникнут самым радужным настроением; так и видно, что его сочиняли люди прямо с предводительского обеда. "Его содержание, - как его резюмировал протокол съезда, - главнейшее состояло в том, чтобы принести Ея И. В. за изливаемые ею на своих подданных повседневно милости всеподданическую благодарность с теплыми молитвами ко Всевышнему о непоколебимом ее здравии"**. В самом деле, в наказе волоколамское дворянство говорит, что у него собственно нет никаких нужд, чтобы утруждать государыню; уж только из одного послушания высочайшему манифесту оно избрало депутата и сочинило наказ, включив в него всего четыре пункта, в которых вскользь указало на некоторое неудобство в законах, определявших наследственное право, и ограничилось общей просьбой о даровании корпусу дворянства "прав и преимуществ", совершенно не указав, каких именно. Но за то депутату предписывалось "крайнее старание приложить" к тому, чтобы "исходатайствовать высочайшее соизволение сделать Ея И. В. статую", и это поручалось ему "как главнейшее наших нужд и прошений". Трудно думать, чтобы Волоколамский уезд благоденствовал больше прочих, его окружающих, но, придя в отличное расположение духа у радушного предводителя, дворяне забыли все окружающие их невзгоды и не только ни на что не жаловались и ничего не просили, но и заключили свой наказ тем, чем часто заканчиваются такие общественные обеды по торжественным случаям, когда сердца подогреты - пожертвованием. Дворянство изъявило готовность ставить припасы на расположенный в уезде полк ниже штатной цены, а убыток, который будет произведен таким понижением, расположить на всех помещиков уезда по числу ревизских душ. Точно также муромские дворяне заявили в своем наказе, что "по довольном общем рассуждении" они не признают никаких отягощений и нужд. К сожалению, пока не издано никаких документов о том, кем именно и при каких обстоятельствах составлялись дворянские наказы, и поэтому нельзя решить многих интересных вопросов, как, например, в какой степени принимало участие съезжавшееся дворянство в обсуждении наказа, составленного специальной комиссией; возникали ли при этом споры или все наказы проходили так же гладко, как волоколамский; составлялось ли по нескольку проектов, сводимых затем в один общий; в какой мере влиял на содержание наказа образ мыслей отдельного выдающегося лица, увлекавшего собрание, как это заметно, например, на ярославском наказе. Этот последний составлен под сильным влиянием депутата ярославского дворянства, известного кн. М.М. Щербатова, с идеями которого можно так хорошо познакомиться по журналам комиссии; ему принадлежит бульшая часть наказа***. Сын костромского депутата, впоследствии маршала комиссии, Бибикова, рассказывает в биографии отца, что наказ от костромских дворян был составлен последним и что в нем он старался приспособиться к мыслям императрицы, которые были ему очень хорошо известны. Этот проект наказа и был утвержден костромским дворянством****. Только в этих двух случаях нам и известны авторы наказов.

_____

• В некоторых уездах "малолюдство" съехавшихся объясняется временем, в которое происходили съезды: в марте, во время разлива. См. XXIX.
  • Сборник Русского исторического общества. СПб., 1869. Т. IV. С. 26 - 27.
    • Ему принадлежат 1-ое и 3-е разделение наказа. 2-ое разделение - составлено неизвестным лицом. Щербатов М.М. Сочинения. СПб., 1896. Т. 1. С. 30 и 31.
      • Впрочем, к показаниям Бибикова-сына следует относиться осторожно. Так он упоминает о таких статьях этого наказа, которых на самом деле там нет (о вольных хлебопашцах, о воспрещении продажи крепостных). Зато такое требование, которое там есть - лишение права службою получать дворянское достоинство - едва ли соответствовало взглядам императрицы. Это он так преувеличенно обвинял костромских дворян в безграмотности, сказав, что 1/3 избирателей была безграмотна, тогда как таких из 73 было только 9. [Бибиков А.А. Записки о жизни и службе Александра Ильича Бибикова. СПб., 1817.]

_______

Самая поспешность, с какою велось дело, могла в значительной степени мешать серьезному отношению к нему. Манифест о созыве комиссии застал врасплох мирно дремавшую в течение долгого времени провинцию и, разбудив ее внезапно, предписал ей высказать свои нужды: спросонья не всякий соображает сразу. Тем более это было трудно для дворянства по тем обстоятельствам, в каких оно находилось в первой половине XVIII века. Отвлеченная государственной службою наиболее деятельная часть его не жила в местности, где она владела землею. В Большом наказе* Екатерина жалуется, что хозяева деревень, бывая в них очень редко или и совсем не бывая и, следовательно, сами не занимаясь сельским хозяйством, заводят там оброчную систему, которую она признавала вредной, и что все деревни почти на оброке. Из того, однако, что дворянство отвлекалось по большей части из своих деревень, никак не следует заключать, чтобы оно все-таки не интересовалось их судьбою. С деревнею связывали отсутствующего помещика самые прочные и важные нити - экономические. Оттуда он получал средства к существованию, там была "вся его жизнь", как сказал бы древний летописец. Дворянство отдавало государству свои цветы и плоды, но корни его, впитывающие крепостной труд, таились в глубине деревни и тесно с нею были связаны. Поэтому каждая невзгода деревни, поражавшая эти корни, отзывалась на нем очень больно; но оно гораздо более ощущало эту боль, чем умело рассказать о ней и точно формулировать свои ощущения. Только этим наболевшим чувством и можно себе объяснить такое, например, требование одного из наказов, как назначение смертной казни за каждую взятку, как бы она ни была незначительна. Это просто крик от боли, причиняемый таким ужасным недугом, каким было взяточничество в XVIII веке. При частных встречах друг с другом тогдашние помещики, вероятно, не менее теперешних умели охами и вздохами жаловаться друг другу на печальное положение обстоятельств. Совсем иное было дело облечь эти жалобы в определенную точную форму. К тому же дворянство совсем отвыкло действовать обществом в местных делах, отстав в этом отношении даже от дворян XVII века, все-таки съезжавшихся время от времени для разного рода выборов. Если уже после долгого действия екатерининских учреждений провинция была полна Плюшкиных и Собакевичей, то не надо забывать, что наказы в комиссию 1767 года подписывались их отцами, которые не испытали на себе воспитательного действия никаких общественных учреждений, подобных екатерининским. Тем труднее было им отдавать себе ясный отчет о местных делах и, отрешаясь от частных отдельных фактов, которые было запрещено вносить в наказы, представлять нужды уезда в виде общих формул и отыскивать общие причины явлений. С трогательною скромностью тульские дворяне просили их извинить, если наказ их покажется "смешанным и непорядочно рассеянным по непривычке нашей в сем упражнении". Дворяне Серпуховского, Тарусского и Оболенского уездов боятся за неполноту довольно обстоятельно все-таки составленного ими наказа; поводом к такому опасению служит у них, очевидно, также сознание непривычки и неуменья работать на такого рода поприще, "ибо мы ниже подписавшиеся, - как говорят они в наказе, - почти всю жизнь свою употребили в военной Ее И. В. службе"**. Эта непривычка говорить публично и писать об общественных делах отразилась даже на самом слоге наказов: некоторые из них написаны с бестолковостью, достойною разве помещицы Коробочки, в особенности когда дело касается юридической области. Это какой-то надутый, расплывчатый, туманный и часто чрезмерно напыщенный язык, лишающий иногда возможности уловить какие-нибудь определенные очертания. А между тем, это вовсе не вина вообще языка XVIII века: тогда же существовал и другой слог. Прочтите наряду с этими наказами какое-нибудь "доношение", написанное простым подьячим любой воеводской канцелярии: оно всегда ясно, полно и иногда даже со щегольством. Значит, причина неполноты и неясности наказов зависит не от свойств языка, а от непривычки обстоятельно обдумывать местные общественные нужды и деловито их выражать. Раньше правительство никогда не спрашивало о них дворянство, поэтому оно и не привыкло деловым языком о них отвечать. Быть может, именно это неуменье и сомнение в своих силах и побуждало иные уезды обращаться к соседям и списывать их наказы целиком или внося только некоторые изменения***. Дворяне Рославльского уезда (Смоленской губернии), опасаясь за неполноту составленного ими наказа, прямо поручали своему депутату заглянуть, если будет иметь к тому случай, в наказ дворян соседнего Смоленского уезда и прибавить оттуда в свой, если что-нибудь найдет там лишнее против их наказа. Иногда это недоверие к своим силам достигает крайней степени: дворяне Юрьева-Польского уезда заявили, что они ничего представлять не могут по своему скудоумию. Но особенно тяжелое впечатление производит очень коротенький наказ дворян Кадыевского уезда****, уже достаточно, впрочем, осмеянный в нашей литературе. Эти захолустные дворяне обратили главное внимание на одно неудобство, казавшееся им наиболее существенным: благодаря казенной винной монополии было ограничено право частного винокурения и перевоза вина помещиком из своей деревни в город: "Посему дворянство, - жалуется этот наказ, - имея штаб и обер-офицерские чины, приехав в город, за неимением при себе домовой водки и вина, принуждены бывают с питейных домов покупать водку и вино многим с противными и с непристойными специями и запахом; почему дворянство по характерам их видеть принуждены в том себе недостаток". Положим, Кадыев был один из тех темных углов русской земли, которые так метко охарактеризовал Сквозник-Дмухановский, сказав, что оттуда хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.

____

• Ст. 269.
  • XXVI; XLIV.
    • В этом для нас еще небольшая беда относительно полноты наказов как источника, так как соседние уезды жаловались обыкновенно на одно и тоже, даже если и самостоятельно составляли наказы. Но есть и другие случаи заимствования: наказ Луховского у. теперешней Костромской губернии весь сшит из лоскутов, взятых из наказов довольно далеких от него уездов Тульского и Одоевского. С тульским наказом очень много общего также у шуйского.
      • Теперь Кадыев - заштатный город Костромской губернии.

__________

Все это, однако, только немногие исключения, которые тем более обращают на себя внимание, что они редки. Совсем иное впечатление получишь, ознакомившись со всею массой наказов. Пусть некоторые не полны и выражены невразумительно: они дополняются и объясняются другими. Что за беда, что немногие из них в этом большом хоре берут неверную ноту и не дотягивают за неимением голоса: их подавляет своей массой остальной хор, издающий вполне согласное минорное созвучие. Картина провинции XVIII века является нарисованною очень полно, когда прочтешь все наказы. Большинство тогдашнего дворянства поняло и постаралось исполнить предложенную ему задачу вполне серьезно. Это, во-первых, показывает та делающая ему честь откровенность, с которою оно высказало свои жалобы пред престолом, хотя приходилось иногда задевать довольно щекотливые темы, рискуя попасть в неловкое положение. Кажется, этим опасением и должно объяснить ту несколько раболепную форму, которой отличаются многие наказы: быть может, ею дворянство хотело заявить о своей неизменной преданности самому престолу в то время, как ему приходилось резко осуждать изданные высочайшей властью законы или критиковать действия назначаемых тою же властью агентов. Дворянство в наказах сказало своей государыне горькую правду с тою же откровенностью, с какою его предки обращались с челобитными к своим царям, с разницею разве только в выражениях: там, где последние коротко говорили: "бьют челом холопи твои", там первые "с рабским подобострастием преклоняли колена сердец своих и припадали к освященным стопам". Притом обстоятельства были уже иные: правительство XVIII века переставало отвечать взаимностью на такую откровенность. Царь XVI и XVII веков не стеснялся в тысячах своих грамот соглашаться и заявлять публично о негодности воеводского персонала и о разорении управляемых. Правительства XVIII века были как-то более самолюбивы и менее склонны критиковать свои собственные действия, а критиков из общества посылали в Преображенский приказ или Тайную канцелярию беседовать с Ромодановским или Ушаковым. Тем более, следовательно, дворянство могло опасаться очутиться в неловком положении, высказывая правду, которая могла колоть глаза - и тем не менее высказало. В своих сетованиях оно иногда доходило до того одушевления, в которое приходит обиженный и жалующийся человек, найдя участливого слушателя: в этом можно легко убедиться, прочтя наказ Ряжского уезда, где с необыкновенной горячностью дворяне перечислили все и обиды, которые им приходилось терпеть от воеводской канцелярии своего уезда. Другой наказ прямо-таки требовал, чтобы даже самое слово "воевода" было забыто. Тут вылилось долго скрываемое, но сильно наболевшее чувство, которого не могла удержать официальность подаваемой жалобы.

Насколько серьезно относились иные дворянства к возложенному на них делу, это видно затем из того, что они не считали своего дела оконченным, избрав депутата и вручив ему наказ, и не потеряли интереса к дальнейшим судьбам этого наказа: они предписывали в заключении наказа своему депутату поддерживать сношения с предводителем, иногда даже "ежепочтно", уведомляя его о ходе дела в комиссии. Наконец, ближайшее знакомство с самым содержанием наказов лучше всего показывает их дельность.

II

В двух отношениях наказы, данные уездными дворянствами своим депутатам, могут служить для нас источником для знакомства с состоянием русской провинции XVIII века. Как известно, дворянству было предоставлено изъяснить в этих наказах местные нужды и недостатки, то есть жаловаться. Но цель комиссии была главным образом законодательная: она призывалась "сочинить" проект Нового Уложения на место прежнего Уложения царя Алексея, совершенно устаревшего и непригодного, а все еще не отмененного и продолжавшего свое действие. При выборе депутата имелось в виду, что он поедет в Москву не только представлять нужды, но и участвовать в составлении новых законов. Вот почему и уездные дворянства, обсуждая свои нужды и недостатки, добрую долю своего внимания направили на критику старого законодательства и на ходатайства об издании целого ряда новых законов, казавшихся ему необходимыми. Но критикуя старый закон по частям или требуя отмены его в целом, они в большинстве случаев довольно подробно и обстоятельно мотивировали свое требование, указывали на неудобства от применения известного закона в жизни, на его обход житейской практикой, на вредные последствия, от него происходящие. В свою очередь, настаивая на издании какого-либо нового закона, содержание которого тут же в наказе и проектировалось, дворянство указывало на те существующие в жизни неудобства, которые, по его мнению, такой закон мог бы искоренить. Чем подробнее эта мотивировка, чем она ближе к жизни и конкретнее, тем для нас она, конечно, драгоценнее, так как тем лучше она рисует провинциальные порядки, на которые жаловалось дворянство. Но оно очень редко ограничивалось только жалобой. По большей части, оно тут же и подсказывало правительству те средства, при помощи которых оно надеялось прекратить окружающие его неудобства и достигнуть того общего "блаженства", создать которое и было конечной целью комиссии и о котором гласила надпись на депутатских знаках. Таким образом, по дворянским наказам мы узнаем не только то, на что дворянство жаловалось, но и то, чего оно хотело. Оба эти предмета - и предмет его жалоб, как и предмет его просьб в одинаковой степени для нас важны. Первый знакомит нас с тою действительностью, в которой жил руководящий провинциальный класс, второй - с теми идеалами, которыми он жил: а без идеалов, как бы ни была различна их ценность, не может жить никакое человеческое общество, как без них не живет никакая отдельная личность. Жизнь без идеала не жизнь, а только прозябание.

Правом обратиться к правительству с жалобой дворянство воспользовалось в самой широкой степени, и эти жалобы были большею частью довольно горьки. Только очень немногие уезды, с наказами которых мы познакомились выше, были настроены так оптимистически. Подавляющее большинство остальных исполнено невеселого взгляда на окружающую действительность. И так, на что же жаловалось дворянство XVIII века в своих наказах? Уже заранее можно предвидеть, что главная масса жалоб будет направлена на то, что более всего задевало его главные интересы. До второй половины прошлого века русское дворянство имело двоякое значение: оно было служилым и владельческим классом. В первом своем качестве оно было связано с государством, которому оно обязано было службой, во втором - с местностью, где находился источник его содержания. На него была наложена повинность личной службы государству, так же, как на другие классы была наложена повинность доставлять государству финансы. Государственными интересами поглощались до половины XVIII века в России все остальные; поэтому первое значение дворянства несоизмеримо господствовало над вторым. Пока главною из государственных задач была внешняя оборона - местность рассматривалась гораздо больше как источник ресурсов для государственных потребностей, чем как предмет забот со стороны государства. Все свои силы местность напрягала для государства, от которого получала пока только безопасность от внешних врагов. И дворянское землевладение было тогда только ресурсом для отбывания службы, подобно тому как теперь таким средством для отбывания государственной службы является для чиновника получаемое им денежное жалованье. С нашей точки зрения, плох тот чиновник, который жалованьем интересуется больше, чем самой службой, и не рассматривает первого как средство для второй; соответственно этому, с точки зрения тогдашнего государства, плох был бы тот дворянин, которого интересы направлялись к поместью больше, чем к службе, как бы велика ни была разница между денежным содержанием, не требующим никакого ухода, и землею, требующею усиленных трудов и забот, чтоб быть действительным источником содержания. В эпоху наказов это сословие, выразившее на себя устами рыльского дворянства взгляд, как на "камень, служащий основанием государству" - не забывает еще своего служилого значения. Столичное московское дворянство "приводит себе на память, что российское дворянство издревле яко корпус, составляющий силу, оборону и независимость государства". Совершенно такие же взгляды на свое служилое происхождение и значение высказывают и провинциальные дворянства, как, например, болховское, заявляющее, что "вся слава и честь дворянства - жертвовать себя в службе Ее И. В.", или валуйское, доказывавшее, что "начаток дворянства не иным образом произошел, как от достопамятных дел и заслуг предков их". Но уже в эпоху наказов служилый интерес дворянства отошел на второй план: ведь он и состоял только в том, быть или не быть обязательной службе. То был интерес чисто отрицательного характера, какой возбуждает в обществе всякая накладываемая на него повинность: дворянство спало и видело, как бы добиться необязательности службы и, конечно, пиши оно свои наказы до манифеста 18 февраля 1762 года, в них на главном месте стояли бы ходатайства об отмене или, по крайней мере, о сокращении срока обязательной службы. С изданием этого манифеста самая насущная потребность дворянства была удовлетворена: ему предоставлена была свобода служить или не служить по своей воле. Вот почему в наказах и нет просьб о службе. Как это ни странно, в одном из них встречается даже совершенно обратное требование. Наказ Кашинского уезда просит о введении вновь обязательной службы, ограниченной только десятилетним сроком, мотивируя свою просьбу тем соображением, что "первый долг дворянский зависит в том, чтобы показать заслуги своему отечеству за все те преимущества, которыми он (то есть дворянин) от государя своего пожалован". Вполне естественно, что вслед за снятием с очереди вопроса о службе, на первый план выступил другой существенный дворянский интерес - владельческий. Связь, бывшая прежде между землевладением и службой, теперь уже порвалась. Наоборот даже, по мере того как с дворянина постепенно снималась повинность обязательной службы, его владельческие права все более и более укреплялись. Все его земельные владения обращены были в вотчины; поместье - этот временный и условный вид владения - было уничтожено. Мало того, владение землей и крепостным трудом делалось все более исключительной привилегией дворянского класса: переставая быть обязательно служилым, этот класс все более становился привилегированно-владельческим. Таким он и выступил в наказах. В них более всего дворянство занято своими владельческими правами и довольно равнодушно к личным. В некоторых, но только в немногих, наказах был возбужден вопрос об отмене телесного наказания для дворянина. И позже при обсуждении этого вопроса в самой комиссии, когда в ней рассматривался "проект прав благородных", послуживший основанием для изданной впоследствии жалованной грамоты, несмотря на сильную оппозицию представителей других сословий, горячо восстававших против такого изъятия для дворян из общего уголовного права, эта важная статья не нашла себе защиты в представителях дворянского сословия, равнодушно выслушавших нападки на нее.

Итак, владельческие интересы стоят у нашего дворянства XVIII века на первом плане. Посмотрим теперь, чем особенно было недовольно оно в области своих владельческих прав как земле- и душевладельцы. Прежде всего оно жаловалось на самое состояние права собственности, то есть на то положение, в котором находилось законодательство о собственности. Излишне говорить, в каком печальном положении находилось в половине XVIII века наше законодательство вообще: лучшим доказательством этого служит самый созыв комиссии для сочинения нового Уложения. На беспорядок в законодательстве жаловалось и дворянство, заявляя в своих наказах о "великом отягощении от умножения указов" и прося, по издании нового уложения, впредь сепаратных указов не издавать. Но, быть может, ни в одном отделе прав не было такой путаницы, как в праве на землю. Действовало не отмененное формально уложение 1649 года; вместе с ним действовала необъятная масса изданных после него указов, не редко противоречивых, притом нигде не только не сведенных, но даже и не собранных. Не было не только никакого свода законов, но даже и простого их сборника. Вследствие этого публика могла плохо быть знакома с законодательством, и оно могло быть хорошо известно только опытному приказному практику. А между тем, едва ли каким-нибудь иным предметом законодательство интересовалось более чем правом на землю, и едва ли какой другой предмет вызвал такое множество постановлений, как этот. При таком хаотическом состоянии законодательства о собственности на землю, вполне естественно, что в головах людей того времени право собственности или не сознавалось в ясных определенных очертаниях, или, если такое ясное сознание права было, то это было только идеальное право, которое иногда шло совсем в разрез с существующим законодательством. А между тем, люди того времени и руководились иногда таким идеальным правом, благодаря чему на практике появлялись сделки, противоречащие закону или непризнанные им и потому могущие быть поводами к процессам, особенно при развитии ябедничества, на которое так жалуются наказы. Итак, дворянин мог владеть попавшим к нему в руки имением и не всегда давать себе ясный отчет, соответствует ли то основание, на котором он владеет, закону или нет, и потому не всегда мог быть спокоен за свое владение, если бы какому-нибудь сутяге-соседу, заручившемуся небескорыстною дружбою приказного крюка, вздумалось бы почему-либо заявить на это имение претензию. Вот почему дворянство и жаловалось, что "в сем деле и законы государственные кажутся нам быть темны или недостаточны" и что "от многого числа разных указов, кои всякий в свою пользу наклоняет - один, может быть, не принадлежащее получит, а другой невинно обижен".

Кроме такой общей темноты в праве собственности, в отдельных случаях было невозможно выяснить и утвердить свое право на известную землю. В отдаленном захолустном уезде один помещик продавал или закладывал другому несколько "четвертей" какой-нибудь пустоши. Писался акт этой сделки - купчая или закладная. Но чтобы такой акт имел действительную силу, его необходимо было "явить" в правительственном месте. Теперь в каждом уездном городе есть нотариус, у которого и являют такие акты. Тогда такую явку можно было сделать только в одной из столиц в вотчинной коллегии или ее конторе. Такая централизация поземельных сделок не была без оснований; в вотчинной коллегии хранились писцовые и межевые книги всего государства, служившие, между прочим, доказательством на право владения, за неимением планов. Таким образом, здесь только могла быть произведена как проверка прав на известную землю лиц, заключавших сделку, так и отметка о переходе этого имущества, с тем, чтобы служить, в свою очередь, основанием для поверки на будущее время. Утвердив сделку, коллегия посылала указ в уезд в воеводскую канцелярию, которая и приводила сделку в исполнение, "отказывала" землю тому, кто должен был получить ее. Это сосредоточение поземельных дел в одном центре досталось вотчинной коллегии еще от эпохи Московского государства: оно было необходимо при той обширной раздаче земель в поместье, какая производилась в XVI и XVII веках, когда правительство должно было зорко следить за расходованием все уменьшавшегося количества земли и для удобства справок иметь весь поземельный архив под рукою. В XVIII веке в такой централизации уже не было нужды, а между тем, она была страшно тяжела для дворян-землевладельцев; поездка в отдаленную столицу, наем там квартиры и продовольствия, пока тянулось дело, а в вотчинной коллегии "скорого решения по множеству тех дел получить было не можно"* - легко себе представить, что должна была испытать какая-нибудь уездная Коробочка, когда, приобретая какое-нибудь владеньице, принуждена бывала отправляться в Москву. Иногда и случалось, что поездка в Москву и исполнение всей этой процедуры при переходе земли из одних рук в другие могла обойтись дороже стоимости самой земли. Поэтому очень часто мелкому и бедному дворянину такие поездки бывали не под силу, и приходилось владеть землею или по неутвержденному формально документу, или же и вовсе без документа. Случалось, что имение могло несколько раз переменить владельцев, переходя из рук в руки таким формально не обеспеченным путем, так что и самая нить этих переходов порывалась в памяти. Создавалась тогда полнейшая неясность прав на известный участок земли и невозможность доказать их. При отдаленности присутственного места по поземельным делам и при неполноте и неясности поземельного законодательства, возможны были случаи такого рода, упоминаемые иными наказами: покупщик имения отдал уже за него продавцу деньги и получил от него купчую крепость. Ему остается одна формальность, чтобы вступить во владение приобретенным имением, съездить в Москву явить крепость, которую он и откладывал, отвлеченный службою или по иным причинам. Между тем, продавец умирал, имение переходило к наследникам, не знавшим о продаже, которые и отказывались признать крепость действительной**. В этом случае нет еще ничего злоумышленного со стороны продавца. Но бывало так, и на это жалуются многие наказы, что владелец продавал землю сразу нескольким лицам, выдавая каждому купчую крепость и получая с каждого деньги. Из этих купчих утверждалась вотчинною коллегией не та, которая раньше была совершена, а просто та, которая раньше других была туда представлена к утверждению. Остальные же покупатели, держа в руках купчие, считали свое право обеспеченным и не спешили ехать в вотчинную коллегию. Когда они узнавали об обмане, они могли, если хотели, взыскивать потерянные деньги судом; но в то время это было слишком рискованным предприятием: начать даже справедливую тяжбу было тогда все равно, что начать азартную игру - можно было потерять и последнее. Вот почему дворянство так настойчиво просит перенести поземельные дела в маетность - децентрализовать вотчинную коллегию и ее архив.

_______

• XXXIX.
  • CXXXI.

___________

Итак, на общем неопределенном фоне имущественного права бывало очень часто неясно право отдельного лица на отдельное имущество. Не ограничиваясь, однако, такой общей жалобой на печальное состояние права собственности, дворянство указывало на отдельные явления в области этого права, которые его тревожили. При этом в одних случаях оно жаловалось на излишнюю стеснительность существующих законов, в других же, напротив, приводило последствия недостатка их и требовало их дополнения. Так, нередко в наказах встречаем жалобы на очень суженное право распоряжения недвижимым имуществом, на стеснение свободы духовного завещания законами о наследстве. "О коль совершенно счастливым может тогда назваться всякий российский дворянин", - восклицает дмитровский наказ, если ему будет предоставлена полная свобода распоряжаться своим имением, не различая движимого от недвижимого и родового от благоприобретенного. "Теперь же, - мотивирует свое пожелание наказ, - родители, видя между детей своих одного благоразумного и воздержного, другого расточителя, желали бы вверить свое имение первому для содержания другого". Но закон связывает их, и имение делится поровну, ко "взаимному убытку" обоих детей. Точно так же родители "с горестью взирают на бедных дочерей своих". Сыну, иногда недостойному, отец принужден оставить 13 долей имения, а дочь в нищете с четырнадцатою долею; между тем как мужчина имеет гораздо более средств доставить себе пропитание, чем женщина, "которых нередко видим угнетаемых скудостью, ведущих горестную жизнь, потому что, привыкнув жить изобильно в доме родительском, несносно им, лишась родителей, лишиться и достаточного содержания". Дворянство жаловалось далее на то, что даже бездетный владелец стеснен в распоряжении имуществом: он не может оставить его близкому другу, от которого пользовался сам одолжениями, а обязан оставлять его дальним, иногда и неблагодарным родственникам. С другой стороны, дворянство желало бы большого стеснения в практике разделов наследуемых имений. Доли равноправных наследников должны были быть равны, и практика доводила этот принцип до абсурда. Если наследодатель оставлял несколько небольших имений, разбросанных по разным уездам, наследники делились не отдельными имениями, а дробили их на части, так чтобы каждому наследнику приходилась доля в каждом имении. Таким образом и выходило, что доставалось каждому "в одном месте пять, в другом две, а в ином почасту и по одной душе крестьян". "И до того от сих выделов дошло, - говорит псковский наказ, - что редко можно сыскать одно селение, где б не было пять или десять разных владельцев". Отсюда недоимки в государственных сборах и нескончаемые ссоры между соседями, так что "бедные люди, а наипаче вдовы, претерпевая крайнее разорение, и такие малые частицы принуждены продавать за бесцен, единственно для избежания ссор и нападений от сильных и, одним словом сказать, в своем имении невольники"*. Части, приходящиеся на долю каждого из делящихся наследников, иногда так малы, что, по замечанию керенского наказа, и одного крестьянина содержать нечем, и если правительство не прекратит таких разделов, то "все дворянство исчезнет и хуже однодворцев быть могут".

______________________

• LXIX.

______________________

Были и другие пробелы в области наследственного права, на которые жаловалось дворянство. Законодательство плохо следило за практикой и не всегда отвечало потребностям, вызываемым этой последней. Очень часто на практике родители еще при жизни передавали все свое имение детям, чтобы избавить их от хлопот по утверждению в правах наследства и вернее укрепить за ними имение, и сами поступали на содержание к ним. Случай, так художественно изображенный Тургеневым в его "Степном короле Лире", бывал, как видно из наказов, очень частым в дворянском быту XVIII века. Если дети, получив имение, умирали раньше своих родителей - имение должно было переходить уже к их наследникам нисходящим или боковым, но никак не к родителям, так как закон не знал наследования восходящих. Хорошо еще, если такие наследники - дети, умирая, оставляли своим родителям внуков; но если они умирали бездетно - наследство могло перейти иногда к очень отдаленным родственникам помимо родителей-наследодателей, несмотря на ближайшую кровную связь их с умершими. Такой порядок вещей один из наказов называет удаленным от "естественного права", обнаруживая тем некоторое знакомство с терминами философии XVIII века. Здесь законодательство, не предполагавшее такой широкой практики сдачи имений при жизни, шло в разрез со взглядами общества, задевая чувство справедливости; поэтому и вызвало против себя так много жалоб в наказах.

Подобное же неудовольствие возбуждали законы о наследовании бездетных супругов. По смерти одного из них его имущество переходило к его наследникам в его род, оставшийся же в живых получал из имущества умершего только так называемую "указную часть" в размере 1/7. Между тем, при жизни обоих имущество на практике не разделялось. Если бы оно заключалось в деньгах, тогда легко было выделить часть умершего. Но совсем иное дело, когда приходилось расстаться с имением, где была прожита жизнь вместе, на хозяйственное улучшение которого были затрачены средства именно того, которому приходилось о ним расставаться. Поэтому дворянство и просит установить между супругами наследование одного после другого, "ибо в союзном браке обще о приращении своего интереса трудятся"* с тем, чтобы владение таким наследством было пожизненным или до вторичного вступления в брак. В особенности большое затруднение причинял в таких случаях раздел крепостных душ. Богатая дворянская невеста приводила за собою в дом мужа более или менее значительное число так называемых "приданых девок". Эти последние с течением времени выдавались за крепостных мужа. По смерти жены, если брак был бездетен, ее родственники требовали с мужа не только этих "приданых девок" ставших теперь уже матерями семейств, но и их мужей и семейства. Такое требование поддерживалось законом**, а между тем, оно могло произвести целое разорение в хозяйстве овдовевшего супруга. Вообще, трудно себе представить что-нибудь печальнее положения, в какое попадал такой бездетный вдовец. Тотчас же на него набрасывалась вся женина родня со взысканием ее имущества до последней нитки: ее земель, ее крепостных, его крепостных, женившихся на ее приданых девках; мало того, требовали всю движимость и даже платья, которые давным-давно могли быть изношены. Список приданого вносился обыкновенно в так называемую "рядную", составлявшуюся пред браком, и вдовец обязан был возвратить в точности все перечисленное в этом списке. От этого возвращения по рядной, говорит болховский наказ, "нередко муж в крайнее разорение при ходит, ибо, не взирая на тридцати и сорокалетнее жены его с ним пребывание, с него требуют возвращения приданого, которое она уже переносила", тем более, что в рядной обыкновенно цена всякой вещи "ради пышности и тщеславия" сильно преувеличивалась. Все эти явления в области наследственного права казались дворянству несправедливыми, и оно требовало их изменений. Но то, чего оно добивалось, было нисколько не чуждо вообще русскому праву. Еще в Псковской правде есть постановления о взаимном наследовании супругов друг после друга, пожизненного или до второго брака, как в движимом, так и в недвижимом имуществе. Там есть также оговорка, как раз предотвращавшая возникновение явлений, только что изложенных. В случае вступления во второй брак муж должен был возвратить родственникам первой жены также и ее платье, но при этом ему должны были поверить на слово, что он все отдал, и не принуждать его к показанию под присягой***.

______________________

• СХХ.
  • CXXIV.
    • Пск. суд. гр., ст. 89 - 90.

______________________

Замечательно, что самое главное из владельческих прав, принадлежавших дворянству, - крепостное право на крестьян - не возбудило к себе в наказах почти никакого внимания. В них, как мы увидим ниже, очень много недовольства на некоторые частные законы, стоявшие в связи с крепостным правом, например, на законы о беглых крестьянах, но самое крепостное право, по существу, не вызвало никаких замечаний. Легко понять, почему так было. Очевидно, что уездные дворянства, составляя наказы, не могли допустить и мысли о том, чтобы это право было поставлено под знак вопроса. Они считали его настолько исконным и неотъемлемым, что не находили нужным о нем и заговаривать, совершенно не предвидя, что оно сделается вопросом, хотя и мимолетным, уже в самой комиссии. Дворянство нисколько не боялось за прочность этого права сверху. И если наказ Шелонской пятины просил в новом Уложении "подтвердить с таким объявлением, что узаконенная издревле помещицкая власть над их людьми и крестьянами неотъемлется, как доныне была, так и впредь будет", то вовсе не потому, чтобы составители его не были уверены в дальнейшем существовании крепостного права: напротив, самый тон этих слов показывает, что они не имели на этот счет никаких сомнений - а единственно только потому, что они "стали примечать, что люди и крестьяне помещикам своим послушание по нескольку уменьшают". Таким образом, дворяне Шелонской пятины гораздо более боялись за крепостное право снизу, чем сверху, и эта статья должна была быть включена в Уложение не ради уверения дворянства, а только ради внушения крепостным. Не беспокоясь за самое бытие крепостного права, дворянство не ходатайствовало вовсе и о его развитии. На практике это развитие, очевидно, дошло уже до таких пределов, что не оставалось желать ничего большого. Законодательство, следуя в направлении, указанном практикою, доходило к половине XVIII века до высшей точки в развитии этого права: как раз накануне созвания депутатов, в 1765 году, закон настолько расширил власть помещика над крепостным, что позволил первому ссылать второго в Сибирь уже не только на поселение, как это разрешалось законом 1760 года, но и в каторжные работы. Вот почему дворянство Керенского уезда, одно из очень немногих, коснувшихся крепостного права, не находя уже ничего, о чем бы можно было просить для его расширения, просило только не ограничивать власти и полномочия дворянства над своими дворовыми и крестьянами, "ибо Российской империи народ сравнения не имеет в качествах с европейскими". Иными словами, оно считало основанием для крепостного права самые природные свойства русского народа, совершенно так же, как Аристотель полагал, что сама природа предназначает некоторые племена к рабству. Положение дела в жизни вполне удовлетворяло дворян-помещиков, и только одно ливенское дворянство не посовестилось выступить с требованием, сильно отдававшим воззрениями Двинской судной грамоты (1397): не ставить в вину помещикам и их приказчикам смерти крестьянина, если она "учинится ему паче чаяния при бою" плетьми, батожьем или палками в наказание "за продерзности", прося таким образом для помещика не иного чего, как замаскированного права смертной казни над крестьянами. Что такие случаи бывали на практике, это хорошо известно, но только у одного уезда хватило духу обратиться с просьбой санкционировать эту практику законом.

Недостатки в общем праве, о которых сочло нужным заявить дворянство, отражались в одинаковой мере в каждой провинции и более или менее сильно давали себя знать всему дворянству. Но гораздо более внимания привлекали к себе в наказах те специально местные условия, при которых дворянству приходилось осуществлять свои, хотя бы и не удовлетворявшие его владельческие права. В жалобах этого рода выступают мрачные стороны местной жизни: наказы, конечно, могут характеризовать провинцию только с этой стороны. Действительно, картина тех условий, в которых жило поместное дворянство в первой половине XVIII века, как ее рисуют наказы, является крайне безотрадной. "Мы вообще не так время свое провождаем, как бы надлежало, - жалуется рыльское дворянство, - не так живем, как благородному дворянству прилично". Несколько наказов коснулись нравов общества и жаловались на недостаток просвещения и в простом народе, и в дворянстве: "По несчастию нашему, простой наш народ мало о законе Божием знает, а много таковых, кои и совсем не знают - отчего в обществе большие несправедливости, ложь, воровство, грабительство и смертоубийство не искореняются". Светские же законы и наказания против таких нравственных зол не действительны, рассуждает псковское дворянство. Дети бедных дворян, по замечанию костромского наказа, "в невежестве и косности возрастают и не только делаются неспособными к службе, но и ни малейшего вида дворянского в житии и в поведении своем не имеют; а многие через то приходят в разные гнусные страсти и шалости, которые им же самим, наконец, во вред и погибель обращаются". То сословие, которое должно было бы просвещать народ, оказывалось ниже своего назначения и по темноте разве немногим отличалось от простого народа. "Может ли незнающий научить незнающего" - спрашивает псковское дворянство, рассуждая о невежестве сельского духовенства. Все хоть немного образованное духовенство получает места в городах, сельский священник "не токмо какое поучение, ниже о чем изъяснить о худом и о хорошем может, ибо сам мало знает". Низшие церковнослужители: дьячки и пономари при уездных церквах - "того ж сорта незнающих и самые простейшие". Ефремовские дворяне, прося правительство "вкоренить в сердца наши страх, чтобы помнили Бога и закон Его", жаловались, что во всем городе Ефремове и в уезде нет ни одного ученого священника, а какие есть - и от неразумия не только не могут никого наставить на истинный закон, но еще и сами "в худых предприятиях состоят, многие входят в ябеды... и употребляют себя в других количествах, то есть в пьянствах и в чинении безобразностей". Поэтому "подлый народ" никакого благочиния от них "набраться не может".

Белевское дворянство, жалуясь на бедствия, которые ему приходится терпеть от воров и разбойников, прибавляет, что, как оказывается из розыскных дел, "по большей части в сих разбойнических партиях попы, дьяконы и дьячки являются - и самое большое пристанодержательство от них же происходит". С таким неудовлетворительным положением духовенства керенский наказ ставит в связь усиление раскола и даже выражает опасение, "чтоб и вся подлость в ту ересь прельщена не была". Поучения в церкви эта "подлость" никогда никакого не слышит, раскольники, "яко ханжи таскаясь по селам и деревням", всячески прельщают народ в ересь, а сельские священники и церковники "больше стараются себя употреблять в воровство". Жалобы этих двух последних наказов читаешь с немалым удивлением.

Но только очень и очень немногие наказы видят средство для борьбы с таким печальным состоянием нравственного уровня народа в распространении среди него грамотности и требуют учреждения для него школ. Таковы псковский, который желал распространения школ грамотности, где преподавателями были бы церковнослужители, или дмитровский, предлагавший помещикам содержать учителя на каждые сто дворов для обучения крестьянских детей грамоте и первым арифметическим правилам, и внушавший помещикам, что от грамотного крестьянина они же получат больше пользы и что, во всяком случае, "грамота пахать не помешает". Надо, впрочем, заметить, что эти два наказа вообще отличаются гораздо большею широтою взгляда сравнительно с другими. Требования об учреждении местных школ встречаются и в некоторых других наказах, но только для дворянских детей. Притом такие требования вызывались вовсе не стремлением к просвещению, а главным образом, условиями военной службы, установившей образовательный ценз для получения офицерского чина. И тогда, следовательно, как еще и теперь, военная служба была главным двигателем русского просвещения...

Если даже пастыри церкви попадались иногда в разбойнических партиях, то легко себе представить, как распространены были разбои и как жутко было жить тогда в деревне. Безопасность, действительно, была совсем не обеспечена; редкий наказ не пожалуется на воровство и разбои. Это была, очевидно, самая наболевшая язва русской провинции. На население Пензенского уезда разбойники нагнали ужас. Дворяне этого уезда, под живым еще впечатлением злодейства над каким то помещиком Тоузаковым, о котором они упоминают в наказе, не находят слов для выражения бедствий от разбойников. Эти последние, "кого из помещиков в домах застанут, мучат злодейски, пытают, жгут огнем, режут и на части разрубают и прочими бесчеловечными мучениями людей, а особливо дворянство умерщвляют, а домы их и с жительствы выжигают". От этого помещики, по словам наказа, "бедственные страхи претерпевают, и многие, а особливо в ночное время, в домех своих не бывают, а укрывают себя в неизвестных никому местах". С необыкновенным единодушием и с редким ожесточением дворянство просит отмены новых более гуманных законов, ограничивающих пытку и смертную казнь, и настойчиво требует возврата к старой практике Уложения, видя в таких суровых наказаниях единственное средство прекратить зло. Те "увещевания от священника", которыми закон 1763 года пробовал заменить пытку, годятся, по выражению алаторского дворянства, "просвещенному и политизированному народу, а российский народ, когда который сделается злодеем, то уже такое окамененное сердце и дух сугубый имеет, что не только священнику, и в розыску, когда его пытают, правды не скажет". Не сознавая, дворянство прямо не говорило, отчего российский народ так часто делался злодеем, но косвенно оно же само указывало, что главнейший контингент разбойнических партий составляли беглые крепостные, и те зверства, которые так красноречиво описало пензенское дворянство, совершались именно этого рода людьми и очень часто над собственными своими же помещиками. Эти последние попадали в положение между двух огней: они принуждены были для защиты себя от разбойнических наездов содержать огромную дворню, а между тем, нередко эта же дворня служила источником, откуда формировались разбойнические партии. По заявлению белевского наказа, между разбойниками бывает очень много холопей, которые мстя помещикам "за учиненные им по продерзостям их наказания - с великим свирепством возлагают на них руки". Многие дворяне, продолжает наказ, "через немногое время жалостно лишены жизни в нашей провинции". Суд и полиция были недостаточны и бездействовали. Само общество не могло им содействовать из страха. На повальных обысках обыватели принуждены бывали "сдабривать" задержанных в разбое, потому только, что боялись с их стороны мести, так как им по большей части удавалось тем или иным путем ускользнуть из рук правосудия.

Не лучше разбойника бывал иногда свой же сильный сосед помещик, на которого негде было искать управы и которого боялись местные власти. Вот почему в наказах так же много жалоб на притеснения от сильных соседей, как и от разбойников. Уже по наказам видно, что история Троекурова с Дубровским разыгрывалась в каждом уезде: разработка местных архивов вскроет не одну сотню дел подобного рода. Самый порядок тогдашнего дворянского землевладения только содействовал этим ссорам между соседями. Надо заметить, что он во многом не походил на тот, какой мы знаем теперь. Когда мы говорим о поместье теперь, нам сейчас же рисуется определенный, обведенный точно обозначенными межами участок земли разного рода с усадьбою и хозяйственными постройками. От такого представления надо отрешиться, когда идет речь о дворянском землевладении первой половины XVIII века; оно вовсе не было таким индивидуальным, за исключением, быть может, только крупных имений. Мелкое дворянское землевладение того времени во многом напоминает порядки, которые мы наблюдаем в современной нам крестьянской общине. Участки отдельных лиц вовсе не были размежеваны: межевание только что начиналось незадолго до созвания комиссии. Одно селение, как мы видели из наказов, редко когда принадлежало одному и тому же помещику: по большой части им владели несколько лиц. Между ними распределены были крестьянские дворы, разделить которые было нетрудно. Но тем неопределенным участком земли, который примыкал к этому селению, они владели сообща. Земля всего селения разбивалась на три поля, как и теперь разбивается земля крестьянской общины. Но в каждом поле каждый из помещиков-односельчан мог пользоваться только тем количеством десятин, которое полагалось ему по тому документу, по которому он владел землею (то есть писцовой книге, грамотам жалованным, купчим и т.д.) и никак не больше. В XVII веке такая излишняя захваченная помещиком сверх "указной дачи" пахотная земля называлась "примерной" и отбиралась у помещика при поземельных переписях. Понятно, почему в то же селение, если там оказывалось излишнее количество пахотной земли, достаточное для поместного оклада, правительство могло присадить еще одного помещика и таким образом содержать в уезде одним служилым человеком более. И так разграничивались не участки земли проведенными на них межами, а только самые права на известные количества земли, определяемые поземельными документами. Такое землевладение заметно уже по писцовым книгам XVI века; с тех пор дробление владений только увеличилось и чересполосица участков могла только возрасти. В этих дворянских общинах происходили постоянные ссоры: дрались между собой крестьяне одного села, принадлежавшие разным владельцам, дрались и сами эти владельцы, жившие тут же в одном селе группой. Поэтому и встречаем в наказах такие настойчивые просьбы о размежевании общих дач на отдельные участки. В такой дворянской общине и был особенно широкий простор для притеснения слабых сильным. В нее втирался богатый сосед-помещик, приобретая в ней каким бы то ни было путем право хотя бы на один крестьянский двор и несколько четвертей земли. Тогда он делался совершенным повелителем в общине: пригоняя из своего поместья такое количество крепостных, что с ними не могло сладить все селение, он вырубал и свозил общий лес, захватывал такое количество земли, какое ему было угодно и т.д. Жалобы на такие захваты особенно часты в наказах. Суд был бессилен против сильного и слишком дорог для бедного. Да и самые наказания за завладение были настолько незначительны, что завладение всегда давало известную прибыль, хотя бы за него пришлось ответить штрафом. Такса этого штрафа установлена была еще Уложением и была слишком низка сравнительно с изменившимися ценами. Так, например, по Уложению за завладение десятиной пашенной земли взыскивалось по 2 рубля за каждый год, а по вычислению одного из наказов эта десятина, засеянная рожью, давала в год до 20 рублей*. Другие посевы приносили и более. Завладевший, даже проиграв процесс, не был таким образом в накладе.

______________________

• ХХIХ, 7,8

______________________

Эти чрезвычайные, однако частые несчастия должны были еще более подрывать благосостояние помещичьего хозяйства, которое, как его рисуют наказы, находилось и без того в незавидном положении. Было много постоянных причин, мешавших процветанию сельского хозяйства в то время. Из них главнейшая - непривычка тогдашнего дворянина хозяйничать вследствие постоянного его отсутствия на службе - не была отмечена наказами, так как ничто не мешало уже теперь дворянину усесться в имении и заняться хозяйством. Но зато вполне ясно, хотя и не прямо, обозначена другая, также отрицательно действующая причина, - крепостной труд, на котором держалось все сельское хозяйство того времени. Дворянство, поскольку оно высказалось в наказах, не сознавало основной причины того бедствия, на последствия которого оно заявляло такие громкие жалобы. Оно жаловалось на то, что этот несвободный труд ускользал из его рук, что крепостные массами бежали из поместий, но оно не сознавало или не хотело признаться, что коренной причиной этих побегов было именно самое крепостное право, и поэтому надеялось пресечь их паллиативными средствами в виде усиления строгости законодательства относительно беглых. Как бы то ни было, но это последствие неволи сильно давало себя знать землевладельцам, и редкий наказ не пожалуется на крестьянские побеги. Само собою разумеется, что эти жалобы всего громче раздавались в окраинных уездах, откуда и крестьянам бежать было легче. Там этот побег являлся "главнейшим изнеможением". По наказам можно проследить даже те направления, по которым отливал крепостной труд из Центральной России. Их было два: из юго-восточных уездов крестьяне бежали по Волге или в низовые приволжские города, где находили заработок, или в степи Яицкого и Донского войска, где, зимуя, организовали разбойнические шайки, весной подымавшиеся на свой промысел к северу*. Эта масса беглого люда, скопившаяся на юго-восточной окраине, и была насколько лет спустя одним из главных элементов пугачевского ополчения. Другое направление шло на запад в Польшу, и от него страдали пограничные с Польшей местности теперешних Новгородской, Псковской, Смоленской и Калужской губерний. Пограничная линия не была естественною и плохо охранялась редкими и малолюдными военными форпостами, так что перейти ее было довольно не трудно. Как можно судить из наказов, положение крестьян в соседней Литве было легче, чем в России. По крайней мере, дворянство Пусторжевского уезда чистосердечно рассказало правительству о том, как оно пытается иногда возвратить беглецов "ласковым вызовом" и какие "бездельнические ответы" получает от бывших крепостных. В этих ответах они "не токмо помещиков, но и самую природную свою сторону бесстрашно порицают". Перечислены далее и те отечественные порядки, против которых направлена была критика этих бежавших и которые заставляли покидать родину: на первом месте неволя, затем тягость государственных повинностей; а сверх того, клевещут и на господские тяглы, "чего-де в Польше уже нет, а знают-де только заплатить за грунт и панскую работу, а в прочем-де я во всем волен", прибавляет наказ, передавая уже эти крестьянские ответы прямою речью. Кроме того, для крестьян были тяжелы в России казенные монополии - винная и, в особенности, соляная, - которых не было в Польше, и, если верить наказам, дешевизна соли и вина за границей была одной из приманок к побегу. Словом, крестьянин находил польские порядки гораздо более легкими и постоянно "озирался на тамошние вольности", а бежав и "облакомясь" этими вольностями, по выражению одного наказа, переводил туда свои семейства и подговаривал к бегству своих односельчан. Одна часть беглецов садилась на землях польских помещиков и там оставалась, переменяя даже веру на униатскую или католическую. По замечанию опочецкого наказа, соседние с Россией польские владельцы, которые прежде совсем не имели крестьян и по бедности сами пахали землю, - теперь, благодаря притоку русских беглецов, разбогатели и имеют большие маетности. Другие беглецы, напротив, распродав все захваченные с собою с родины пожитки, составляли шайки, и, получив от польских помещиков оружие, возвращались в Россию, где грабили прежних своих господ. Пусторжевские дворяне жалуются, что они принуждены в вешнее и летнее время, когда бы именно и следовало заняться сельским хозяйством, опасаясь "нечаянного тех злодеев нападения, спасая живот свой отлучаться", и что поэтому все они доходят до "всеконечной скудости". По сведениям, приводимым смоленским наказом, число бежавших за последнее перед его составлением время из Смоленской губернии превосходило 50 000.

_____________________

• LXXXIV,2.

______________________

Эти два главные русла, по которым направлялись бежавшие, не были единственными. Масса крестьян растекалась по всему пространству русской земли, не выходя за ее пределы. Сами помещики, нуждаясь в рабочих руках, не прочь были сажать у себя беглых. Часто прежний владелец очень хорошо знал, у кого живет его беглый, но не имел средств ехать или посылать поверенного в ту далекую воеводскую канцелярию, в которую надо было подать иск против укрывателя. Притом процесс был по большей части сомнителен и всегда долог, а в благоприятном случае, выиграв дело, приходилось переправлять беглеца на прежнее место частными средствами, и он часто бежал вновь, убив на дороге своих провожатых. Очень много беглых крестьян поступало на фабрики и заводы, которые один из наказов и называет даже главным "каналом" для их бегства. Достать такого беглеца от фабриканта и заводчика было совсем невозможно: они были не подсудны областным учреждениям, и приходилось начинать против них дело в мануфактур- и берг-коллегии, где они были ведомы судом, и расходы по отысканию бежавшего крестьянина могли обойтись дороже, чем стоила покупка нового. Вот почему дворянство выражало в наказах такое сильное неудовольствие против изъятия фабрикантов и заводчиков из общей подсудности.

Понятно, как должны были отражаться эти побеги на помещичьих хозяйствах. Земля, лишаясь прилагаемого к ней крепостного труда, пустела и не приносила дохода, а свободного наемного труда совсем не существовало. Между тем, правительство продолжало взимать с помещика, от которого бежали крестьяне, все взносы в том же размере, как и прежде: бежавшие, как и умершие, не исключались из оклада. Особенно усиливались побеги и особенно они были тяжелы для помещиков во время рекрутских наборов: за каждого бежавшего своего рекрута помещик обязан был выставить нового, которого иногда, за неимением крестьян, приходилось покупать, а цены во время наборов страшно повышались. "Через продолжение таких побегов, - жаловался пусторжевский наказ, - многие дворяне, имевшие прежде немалое число крестьян, ныне совсем ничего не имеют и находятся в жалостном состоянии". Смоленское дворянство еще в 1762 году жаловалось императрице, что крестьяне не только семьями, но и целыми деревнями бегут в Польшу, а повинности взыскиваются "с пустоты без изъятия", и что от всего этого оно пришло в крайнюю бедность. Действительно, в том же году одно официальное "доношение" командира этого смоленского дворянства, служившего в то время особым полком, уверяло, что есть самые природные смоленские дворяне, которые так обеднели, что скитаются меж дворов, нанимаются на работу не только "у своей братии", но даже и у крестьян и тем только себя питают, "бродят в раздранных одеждах, аки нищие".

Несколько лет раньше (1755 год) на смотр и разбор, произведенный смоленским дворянам, иные из них являлись пешком, в лаптях и в крестьянских серых кафтанах. Следовательно, наказы не преувеличивали печального положения дела.

Были и другие условия, препятствовавшие процветанию сельского хозяйства. Многие наказы, в особенности южных черноземных и густо населенных губерний, Воронежской и Белгородской, жаловались на тесноту населения и недостаток земли совершенно так же, как Смоленская и Новгородская жаловались на недостаток населения. Так, дворяне Крапивенского уезда заявляли, что "у многих помещиков за малоимением земли крестьянский двор меньше десятины земли владеют". В Карачевском уезде не только нельзя было и думать о переложной системе хозяйства, но по недостатку земли не приходилось даже оставлять третьего поля, и чернозем истощали ежегодными посевами, не давая ему отдыха. Недостаток леса к югу от Москвы также давал себя чувствовать. Тульское дворянство припоминало, что когда-то были великие леса по рекам Жиздре и Угре, от которых теперь остается только "печальное напоминовение бывшего благоденствия", и ему приходится довольствоваться жалкими остатками прежней роскоши, сожалея о истребленном безвременно и бесполезно государственном сокровище". Поэтому же многие наказы просили принять меры к сохранению лесов и, прежде всего, уничтожить истреблявшие их стеклянные, железные и другие заводы. Большое недовольство вызывало во многих уездах также законодательство о лугах: по уложению, еще продолжавшему действовать, луга предоставлялись в общее пользование для выгона скотины до Троицына дня. С этого срока они запирались и трава запускалась до сенокоса. Но такой общий закон не был удобен для всего пространства России с разными климатами, и самый термин был неудобен, так как был непостоянен. В наказах и предлагались определенные сроки.

В хозяйственном отношении интересы помещиков и крестьян совпадали: вот почему первые в статьях наказов, касавшихся сельского хозяйства, так горячо вступались за вторых. Общим врагом являлся купец-кулак, скупщик сельских продуктов. Дворянство и крестьяне были лишены возможности торговли в городах: торговля в городах была исключительно в руках посадского населения. Между производителем и потребителем сельских продуктов становился посредник купец, который, являясь в деревню без всякой конкуренции, понижал, на сколько мог, цены. Притом он не только прижимал сельских хозяев понижением цены, но по большей части обмеривал и обвешивал их. Обман в торговле - характерный признак неразвитых стран: в России он стал исчезать только в последнее время. Жалобы на плохое состояние мер и весов общи всем наказам: встречаются просьбы завести на рынках казенные образцовые меры и гири и держать их на цепях, прикованными к каменной стене. Стеснительны были также казенные монополии: винная и соляная. Хотя иным дворянам первая давала чувствовать свое неудобство только тем, что им запрещалось привозить свое домашнее вино в город, где, как жаловался один наказ, "к дворянам приходят гости, а за неимением вина по чести своей остаются без удовольствия"*, однако другие указывали более существенное неудобство стеснения винокурня: оно лишало возможности содержать большое количество скота (для которого продукты винокурения служат кормом), необходимое для удобрения земли**.

______________________

• CXXIV,8.
  • Помещикам разрешалось выкуривать свое вино в имениях, но в строго определенном количестве, пропорциональном их "рангам".

______________________

Для крестьян была особенно тяжела другая из монополий - соляная, и многие наказы находят цену соли слишком высокой. Соль продавалась из казенных амбаров по 40 копеек за пуд, прибыль частного торговца, распределявшего этот продукт среди населения, была строго ограничена законом: она не могла превышать 2 копеек на пуд. Такая цена (42 к. = 3 р. 78 к. на наши деньги, так как рубль 50-х годов XVIII века равнялся 9 нынешним) была велика для населения и слишком невыгодна для частного торговца. Он и не вез соль туда, куда стоимость провоза не покрывалась прибылью. Поэтому во многие маетности соли совсем не привозилось, и население должно было питаться без этого предмета первой необходимости*.

______________________

• LXIV,18. Дворянство Обонежской пятины Новгородского уезда и просило поэтому отменить этот определенный размер прибыли, "ибо торг, жилы государства, любит волю, а не принуждение".

______________________

Но хорошо, когда оно еще как-нибудь питалось. Многие наказы указывают на частые неурожаи и довольно ярко описывают бедствия, переживаемые тогда сельским населением. "Пусторжевский уезд имеет свое местоположение под студеными полюсами, - читаем мы в его наказе, - редко когда там урожай бывает сам третей, а иногда едва и на семена хватает"; отчего крестьяне бывают принуждены, съев свой и господский хлеб, распродать скот и все, что имеют, и затем, скитаясь по миру, питаться милостынею, "и единственно до того многие дошли, что подкрепляют живот свой только травою и кореньем"; помещики же "смотря на ту нищету - непрестанно терзаются жалостно", а помочь не в состоянии, так как многие, раздав им хлеб свой, едва и сами до нови пропитаться могут*. Но такие печальные происшествия случались не только под "студеными полюсами". На юге, в черноземной полосе, при урожаях хлеба было такое изобилие и цены на него были настолько дешевы, что, по уверению мценского наказа, не вознаграждали труда земледельца. Но хлеб отсюда вывозился весь и, когда случались "неродимые года", когда измученная безобразным хозяйством почва, как избитая кляча, отказывалась служить хозяину - приходилось терпеть голод, распродавать скот и одежду. Справиться с такими чрезвычайными бедствиями было тогда гораздо труднее, чем теперь. Занять деньги можно было только у частных лиц за очень высокий процент. Казенный кредит еще только начинался: банки были открыты только в столицах, куда поездки были не всем доступны. Вот почему дворянство уже с 60-х годов XVIII века затянуло ту жалобную песню об открытии ему дешевого и удобного кредита, которой оно не прекратило еще до наших дней. Тогда оно просило об открытии провинциальных банков и распространении изданного для купечества вексельного устава и на дворян, так как последние принуждены были занимать деньги при помощи подставных лиц, чтобы, согласно требованию закона, вексель был написан на купеческое имя. Но просьбы о денежном кредите еще только начинались. Гораздо настойчивее дворянство ходатайствовало об открытии казенных хлебных магазинов, откуда оно могло бы в случае неурожая получать ссуду хлебом, возвращая ее впоследствии с рассрочкой за недорогой процент. Эта просьба о магазинах едва ли не самая общая в наказах.

______________________

• LIX,8.

______________________

Тогда же раздались в наказах жалобы и на тот недостаток в деревенской жизни, против которого так напряженно борются теперешние земства - отсутствие какой бы то ни было санитарной помощи для сельского населения. Врачей не было не только в уездах, но очень нередко даже и в городах. В особенности, конечно, страдало крестьянство, которому медицинская помощь была уже совсем недоступна. Орловское дворянство представляло в наказе, что множество дворовых людей и крестьян умирают от таких болезней, которые могли бы быть излечимы; дворяне "соболезновали о жизни человеческой, взирая на сей бедный народ, которые умирают, как скоты, без всякого призрения, иногда от самой малой раны, которую можно бы и пластырем залепить". При этом дворянство серьезно замечало, что и крестьяне, несмотря на их грубое воспитание, все-таки способны получать облегчение от медицинской помощи.

В значительной мере плохому состоянию сельского хозяйства содействовало неудовлетворительное устройство податей и повинностей, отбываемых населением в пользу государства. Не столько жаловались на тягость от высоты самых податей и повинностей, сколько на неудобства от дурной организации их взимания, благодаря которой они падали на население неравномерно, собирались в неудобное время и не изменялись соответственно изменениям платежных сил общества. Та подать, на введение которой правительству XVIII века пришлось потратить столько трудов, - подушная - не вызвала против себя возражений по существу, за исключением двух наказов, из которых один, находя ее вредной для земледелия, предлагал ее заменить косвенными налогами на предметы потребления, а другой - поземельным налогом, какой был введен уже только в нашем столетии*. Остальные наказы не находили ее тяжелой и требовали только частичных технических исправлений в ее раскладке и взимании: производства ревизий через более короткие сроки, исключения из оклада, во-первых, так называемых "убылых душ", то есть умерших, бежавших, за которых приходилось платить до новой ревизии; во-вторых, старых и увечных, которые не могли заработать на подать. Если исключить из оклада "убылую душу" было так трудно, то, с другой стороны, правительство очень охотно и скоро включало в оклад всякого нового поселенца на земле помещика, хотя он приходил обыкновенно с пустыми руками, и помещик должен был тратиться и на его хозяйственное обзаведение, и на взнос за него подушной. Но все это были только частности дела; сама по себе подать не казалась тяжелой, к самому способу раскладки по душам дворянство вполне уже привыкло. Московское дворянство находило даже подушную подать "самою простою и чистою дворянскою податью". Многие другие дворянства предлагали заменить увеличением подушной разные другие сборы, из которых вызывал особенное неудовольствие сбор "с частных бань" (по 1 рублю с каждой). Налог этот, введенный Петром Великим, был не столько тяжел, сколько несправедлив, так как падал совершенно одинаково, как на того могущественного помещика-вельможу XVIII века, который обладал десятками тысяч крепостных, строил дворцы с колоннадами и флигелями, заводил парки с разными "монплезирами" и "миловидами", содержал несметные стаи гончих и борзых собак и приживателей-гостей, так и на того его соседа, который владел двумя - тремя крестьянскими дворами, если только этот последний не отказывал себе в столь необходимом для русского человека удовольствии, как баня. Гораздо более, впрочем, чем самыми сборами, дворянство тяготилось тою процедурой, с которой принимались эти сборы в воеводских канцеляриях: в виде подачи особых "доношений", при которых следовало вносить деньги; самая подача была устроена с одною только целью: содрать с плательщика лишнюю взятку под благовидным прикрытием платы за написание этих "доношений", так как платить в канцелярию приезжали от помещиков приказчики и старосты - люди по большей части неграмотные.

______________________

• V,6; XVI,9.

______________________

Гораздо более страдало сельское население от натуральных повинностей. Так, некоторые дворянства жаловались на тягость рекрутского набора, прося заменить его вербовкой вольных охотников, и мотивировало просьбу тем, что рекрутские наборы отрывают хлебопашцев от земли. Наиболее тяжелы были эти наборы в местностях, пограничных с Польшею: сданные в рекруты тотчас же бежали за границу, а на место их помещики должны были поставлять новых. Но гораздо более неудовольствия возбуждала против себя повинность постоя: жалобы на нее почти в каждом наказе. Особых казарм для войска в городах тогда не существовало; войска были расквартированы по домам обывателей в городе и по деревням уезда. Повинность эта распределялась очень неравномерно; всею своею тяжестью она падала на те местности уезда, где стояли войска, и для них постой был истинным наказанием. Крестьяне таких деревень, жалуется наказ Обонежской пятины, "принуждены под образом, будто добровольно, от страха давать подводы для перевозки провианта, исправлять конюшен мощение и покрышкою оных из своей соломы, которая по недороду хлеба и самим к пропитанию скота весьма нужна; стоящих же солдат, кроме их провианта, хозяевам - некоторые по согласию, и другие неспокойных по необходимости, принуждены довольствовать харчем и солью". Бывали хозяевам и другие обиды "по амбиции солдатской". С солдатом крестьянин еще уживался, но особенно приходилось терпеть от офицеров, без церемонии высылавших хозяев занятых ими квартир совсем вон, так что те, жалуется наказ, лишась своих домов, принуждены скитаться с женами и с детьми по чужим*. "Солдат, стоящий у крестьянина на квартире, - рассказывает другой наказ**, - есть господин, и оный бедный земледелец, страшась его, исполняет все повеленное и, хотя сам не имеет, что есть, а служивому последнее отдать не отказывается и какое имеет бедное питомство - довольствует". Если крестьянин не исполнял требований своего сурового повелителя, ему приходилось испытывать на себе его тяжелую боевую руку. "Итак и в сем случае бедный для претерпения созданный трудник, - как называет наказ крестьянина, - не ушел от разорения и отягощения".

______________________

• LXIV,5.
  • LXIX,8.

______________________

Также неравномерно падала на уездное население повинность содержания и ремонта больших дорог. От нее гораздо более страдало ближайшее к дороге население, отдаленные местности чувствовали ее меньше. Крестьян сгоняли чинить дорогу, не обращая внимания на время года, и часто отрывали от сельских работ в самую рабочую пору. "По согнании" их "обобрав - распускали, отчего кроме всеконечного раззорения и несносного отягощения крестьянству ничего не происходит", как замечает наказ Псковского уезда. На придорожных деревнях лежала еще обязанность поставлять подводы по казенным требованиям, которой уже совсем не знали далекие от дороги деревни. Сверх того, нередко крестьянина отрывали от работ по разным казенным поручениям, назначая в сторожа к казенным соляным амбарам и т.п. От всей этой совокупности повинностей положение "к претерпению созданного трудника" делалось, действительно, не завидным. Неудивительно после этого, что алаторское дворянство, сравнивая положение сосланного в каторжный работы разбойника с положением крестьянина-земледельца, находило последнее более тяжелым и поэтому требовало для разбойников смертной казни: злодей, рассуждало оно, предпочитает быть в каторге, нежели деревенским земледельцем; "понеже бедный крестьянин троедатчик: платит в казну подушные, помещику доходы, себя ж, жену и детей кормит". А ссыльный ни о чем таком не заботится, да, кроме того, получает еще от казны и пищу, и одежду.

Таковы были главнейшие жалобы дворянства на те условия, при которых ему приходилось осуществлять свои владельческие права: отсутствие безопасности в уезде, дурные хозяйственные обстоятельства, тяжесть податей и повинностей вследствие их неравномерности. Но самыми громкими жалобами уездных наказов были жалобы на те государственные органы, задачею которых и бывает обыкновенно устранение всех этих невзгод: местную администрацию и суд. По смерти Петра Великого эти две функции были соединены в руках губернаторов, провинциальных и уездных воевод, посаженных в тех же городах, где они бывали в XVII веке. При Екатерине I, как известно, было воскрешено воеводское управление XVII века, заменившее собой довольно сложное областное устройство с отделением суда от администрации, заведенное было Петром. Но вернувшееся теперь к XVII столетию и по форме областное управление XVIII века не разрывало никогда с ним по духу. Как и в XVII веке, его главной задачей было вовсе не благо маетности, где оно действовало, а общегосударственные интересы. Пересматривая сохранившиеся дела воеводского управления XVIII века легко заметить, что наибольшее внимание воеводы поглощалось так называемыми "интересными", то есть казенными делами, и уже на втором плане стояли дела, направленные к удовлетворению нужд местного общества. Воеводское управление первой половины XVIII века не могло дать местному обществу даже самого необходимого - безопасности. Оно не только не было озабочено увеличением блага местного общества, но даже не было способно оградить его от самого жестокого зла, как разбои. Может быть, воевода XVIII века приносил обществу своею деятельностью менее вреда, чем его предшественник XVII века, во всяком случае, нельзя сказать, чтобы он приносил ему больше пользы, если уже только не считать большей пользой меньшего количества вреда. Можно думать, что воевода XVIII века был менее самодуром и грабителем, но порядки в воеводских канцеляриях этого века были не лучше предыдущего. До чего местное общество было раздражено воеводским управлением, видно из требования одного наказа, просившего предать забвению самое название воевод: очевидно, какую ассоциацию идей и чувств возбуждало это название. Всецело поглощенный отправлением казенных, главным образом финансовых, дел по указам из центра, воевода не только не шел навстречу местному обществу, но с досадою отталкивал его от себя, когда оно к нему обращалось за помощью: ему некогда было заниматься этими делами. Когда обиженный, жалуется лихвинское дворянство, обращается к судьям с просьбою о правосудии и решении своего дела - то "судьи ответствуют свирепым взором" и прямо встречают просителя выговором. Еще большее огорчение дворянство усматривало в обращении воеводских канцелярий с публикой: когда случается дворянам, даже заслуженным, имеющим офицерские чины и выше, обращаться к секретарю и повытчику, "и они ответствуют также, следуя судейскому обычаю неучтиво и грубо"*. Ввиду этого некоторые из дворянств просили не назначать в секретари имеющих "офицерский ранг", для того чтобы можно было "штрафовать секретаря палкою". В ряжской канцелярии обыкновенно все подаваемые прошения возвращались просителям без всякого объяснения причин. Ряжское дворянство наиболее подробно изложило недостатки своей воеводской канцелярии. Особенно резко подчеркивало оно ее бездеятельность для удовлетворения местных нужд: следствий о воровствах и смертных убийствах там не производят в течение долгого времени и решений с виновными не чинят; колодников держат в заключении дольше, чем полагается, и даже, желая избегнуть лишнего производства, дают им свободу; дорог и мостов в исправности не содержат; прошения о беглых оставляют без последствий; за продажей казенной соли не наблюдают, поэтому приставленные к ней целовальники обвешивают покупателей, а жалобы на них в канцелярии не принимаются; подводную повинность распределяют неправильно; присылаемых из высших правительственных мест указов не публикуют, так что никто в уезде о них и не знает. Наказ нарисовал выразительную картину нравов самой воеводской канцелярии: "Канцелярских служителей допустили до великого пьянства, распускного жития и непорядочных поступок, так что оные, не имея начальничья страху и должного воздержания и наказания, во время самого присутствующих заседания находятся в том пьянстве почти беспрерывно". Само собою разумеется, что уже излишне и говорить о процветании "злоприимства и лакомства" в этих воеводских канцеляриях: брали как только могли, при каждом удобном случае. Достаточно будет привести одно замечательно наивное требование алаторского дворянства. Хорошо зная, что по закону одинаково жестоко должны быть наказаны как берущие взятки, так и дающие, оно просила освободить "датчика" от таких угроз, то есть косвенным образом разрешить взятки! Взяточничество иногда было умело организовано и с формальной стороны прикрыто: в ряжской канцелярии подъячие, безусловно, не брали, о чем и заявляли открыто. Но тут же посажены были пятнадцать вольнонаемных писцов, которым и должно было вносить за "труды, что они потребуют", а требовали они, конечно, так, что на всех хватало.

______________________

• CXVII,3.

______________________

В особенности сильные нападки вызвало, разумеется, судопроизводство. Даже юрьев-польские дворяне, "по скудоумию" не заявившие никаких жалоб в своем наказе, и те оговорились: "Кроме того, что имеется в произведении по форме судов великие продолжения, как всем известно". Жалобу на судебные порядки можно назвать самой общей и самой громкой в наказах. Указывалось главным образом два недостатка: недоступность суда и его медленность. Малодоступен для населения суд был по двум причинам: во-первых, он был слишком далек от населения - по незначительному делу о потраве поля, порубке леса и т.п. приходилось ехать верст за триста в воеводскую канцелярию далекого города, иные уезды были громадны; во-вторых, он был слишком дорог. Уже при самой подаче искового прошения взыскивалась пошлина в три рубля (равна рублям 27 на наши деньги), какова бы ни была цена иска. Все производство совершалось на гербовой бумаге; для посылки за ответчиком снаряжался канцелярский служитель; при изготовлении ему инструкции взыскивалась особая плата, а таких посылок бывало по нескольку. Данковское дворянство вычисляло, что одна только подача иска и три посылки по ответчика обходились в 5 рублей 84 копейки, что составит рублей сорок пять на наши деньги. Выходило нередко, что цена иска могла быть значительно меньше, чем приходилось уплачивать пошлин при его подаче, и это, конечно, во многих случаях препятствовало обиженному начинать дело. Но то были только казенные пошлины по таксе. Чтобы дело не затягивалось, надо было давать взятки. Служители канцелярии, посылаемые за ответчиком, соглашались ехать не иначе, как "за договорную цену" с истцом. Но кроме всех этих поборов, приходилось тратиться на прожитие в городе или на наем поверенного: трудно сказать, что было хуже.

Суд был еще тем более дорог, что он был долог. По выражению дмитровского наказа, "суд есть обряд весьма продолжительный и, можно сказать, бесконечный". В ряжской воеводской канцелярии, как уверяло дворянство, через пятнадцать лет ни одного судного дела, кроме тех, "в коих сами тяжущиеся помирятся, в решении не найдется". Что процессы тянулись лет по 10 и по 20, на это часто указывают наказы: эти цифры, кажется, и употребляются в них для выражения средней продолжительности процесса. Эта медленность, даже и помимо злоупотреблений, происходила частью от самых свойств судебного процесса, частью от бессилия суда. Большое недовольство в наказах возбуждал сложный, медленный состязательный процесс, обставленный разными формальностями, способный затянуться на бесконечное время, введенный Петром Великим и известный под именем "формы суда 1723 года". Дворянство единогласно требовало его отмены и возвращения к прежнему следственному процессу. Жаловались также на множество инстанций, по которым могло пройти одно и те же дело; если оно начиналось в уездном городе, то их было пять: уездная воеводская канцелярия, губернская канцелярия, коллегия юстиции и Сенат. Понятно, насколько времени мог ответчик затянуть процесс, если только хотел поволочить истца.

Итак, процесс мог продолжаться бесконечно даже и тогда, когда стороны явились на суд. Но обыкновенно проходило значительное время прежде, чем удавалось добыть на суд ответчика, который, по выражению одного наказа, "всеми мерами происки и пронырства употребляет, от суда отбывает и обиженного разными вымыслами волочит и убытчит, к сему обыклая и застарелая поведенция". Часто бывало, замечает верейский наказ, что истец, подав исковую челобитную, "лет пять и более ответчика своего к суду сыскать не может". Ответчики не являлись не только по трем, установленным по закону посылкам, но даже и по многим, а суд, по крайней мере по "крепостным делам", (то есть по делам, где доказательствами были крепостные документы) не мог постановить заочного решения. Обыкновенно посланный из воеводской канцелярии за ответчиком подьячий не заставал ответчика дома: ему объявляли там, что он находится в отдаленных местах, - в Сибири или в Астрахани, о чем посланный и доносил, возвращаясь в канцелярию. Тогда на явку ответчику давался "поверстный срок" по Уложению, который для дальних мест мог быть продолжителен. По прошествии этой отсрочки ответчик получал новую, сказываясь больным. Наконец, иногда, если ответчик был мало-мальски сильным человеком, он попросту не обращал внимания на эти приглашения явиться в суд, и последний ничего не мог с ним сделать. В Комиссии один депутат от однодворцев откровенно заявил, что когда однодворцам случалось подавать челобитную на господ помещиков, то судья кричал на них: "Как вы смеете на такую знатную персону просить!" - или даже просто, не говоря ни слова, приказывал выталкивать челобитчиков из канцелярии*. Быть может, этот судья руководился в таком образе действии тем простым соображением, что все равно он и сам бы ничего не мог поделать с "знатной персоной".

______________________

• XIV,46.

______________________

Всякого рода злоупотребления могли только еще более затягивать волокиту. К этому обыкновенно и направлялись все усилия "поверенных". Благодаря состязательному устному процессу 1723 года, институт адвокатуры сильно развился: дворянство жалуется в наказах, что, благодаря неуменью говорить на суде, оно постоянно принуждено нанимать поверенных. У богатых помещиков бывали такие адвокаты из своих же дворовых людей, обученные всяким юридическим тонкостям. Но, главным образом, контингент этой адвокатуры формировался из низшего приказного элемента. Что такое был этот стряпчий в первой половине нынешнего века, это мы хорошо знаем по комедиям Островского. Легко себе представить, чем он мог быть столетием раньше. "Поверенные, - как выразился козельский наказ, - не все люди свойств честных". Но такое заявление было слишком скромным. Другие наказы обыкновенно не находят слов, чтобы изобразить приемы современной им адвокатуры. Поверенные "по своему ябедническому искусству стараются судное дело волочить и продолжать и завязывать недельными спорами и дальновидными справками" и "сплетают речи так, что, наконец, из того произойдет к сысканию правды хотя и беспристрастному судье немалое затруднение"*. Вся задача, следовательно, сводилась к тому, чтобы запутать и затянуть дело, и это было выгодно поверенному, так как он от дела кормился. Нередко, не сойдясь в гонораре, он, ознакомившись с бумагами одной стороны, переходил в другую. "Продают ненасыщенною, несытною своею алчею и сделают правого виноватым", - характеризует один наказ деятельность поверенных.

______________________

• ХХХII,6; XXIX,7.

______________________

Наконец, дело затягивал и сам судья-воевода или его канцелярия в своих интересах. Ускорить дело можно было только взяткой, иначе являлась в каждом деле необходимость в таком множестве бумаг, разного рода записей, выписей и пр., что дело, даже и не откладываемое под сукно, грозило сделаться бесконечным. "Просители отягощены, - заявляло алаторское дворянство, - совсем напрасными бумагами: дело бывает такое, что только сделать справку и составить протокол, а вместо этого производятся должайшие исследования и чинятся из многочисленных примерных законов выписки", так что как будто законов на столе судейском не имеется, а знают законы только секретари с подьячими.

Само собою разумеется, что в такой суд можно было придти с жалобой на убыток в несколько рублей и уйти оттуда совсем разоренным. Предпринимать иск всегда было рискованным делом: весы Фемиды колебались не по обыкновенным естественным законам тяжести. Суд не только не защищал обиженных и не восстановлял их прав, но часто только содействовал их большему разорению. Вот почему не будет особенной натяжки в жалобах наказов половины XVIII века видеть большое сходство с челобитными дворян и детей боярских половины XVII века (на соборе 1642 года), в которых они говорили: "А разорены мы, холопи твои, пуще турских и крымских басурманов московскою волокитою и от неправд и от неправедных судов"; или, еще раньше, с жалобами земских людей половины XVI века, простодушно заявлявших царю, что они запустели от воров и разбойников да от его государевых наместников.

III

Всего сказанного выше совершенно достаточно, чтобы представить себе то положение дел в провинции, при котором приходилось жить дворянству, по крайней мере, чтобы узнать, чем оно было недовольно. Но, как уже было сказано выше, оно не только жаловалось на существующие порядки, но прямо и откровенно указывало правительству, чем, по его мнению, должно было заменить эти порядки. Таким образом, для нас является возможность познакомиться со стремлениями дворянства, с его общественными идеалами. А это знание идеалов целого класса общества не может не иметь большого значения для знакомства с самим классом, совершенно так же, как для полного знакомства с каждым отдельным человеком бывает необходимо узнать его идеалы. Ведь они-то и движут жизнь каждого в известном направлении, пусть ее сбивают с этого направления другие силы, внутренние и внешние мимолетные увлечения, ошибки, случайные стечения обстоятельств, все-таки идеалы каждой отдельной личности, как бы ни различны были их достоинства, являются слишком крупной силой в образовании той равнодействующей, по которой пойдет ее жизнь. Знакомство же с идеалами общественного класса показывает прежде всего, как этот класс смотрит сам на себя, какие ставит себе задачи и, далее, верно ли он понимает свое положение среди окружающих обстоятельств и ставит ли себе верные задачи в известную эпоху. А это, в свою очередь, в связи с изучением всех других обстоятельств, влиявших на судьбу класса, поможет вернее определить направление той равнодействующей, по которой пойдет этот класс с изучаемого момента.

Каковы же были стремления русского дворянства половины XVIII века? Ставя этот вопрос, мы не имеем в виду излагать подробно всех требований, заключающихся в наказах*. Нашей целью будет попытка указать только некоторые характерные черты этих требований.

______________________

• Это уже отчасти сделано в литературе. См.: Бланк П. Екатерининская комиссия 1767-1769 гг. // Русский вестник. 1876. № 1-5; Б-ва С. [Брюллова С.К.] Общественные идеалы в екатерининскую эпоху // Вестник Европы. 1876. № 1. С. 49 - 83; Абрамов Я. Сословные нужды, желания и стремления в эпоху Екатерининской комиссии (1767 - 1769 гг.) // Северный вестник. 1886. №4. С. 145 - 180.

______________________

Прежде всего бросается в глаза одна замечательная черта в дворянских требованиях того времени: дворянству было предоставлено право говорить о своих местных нуждах, оно и говорило в наказах только о них. Между тем, известно, что за всю первую половину XVIII века дворянство гораздо более волновали интересы более общего характера: стоит только припомнить его участие в вопросах династических, так часто возбуждавшихся в течение половины этого века, и конституционном при восшествии на престол Анны. Трудно думать, чтобы в такой общей черте наказов сказался известный такт дворянства, не позволявший говорить, о чем не спрашивают; недостатком его грешили иные дворянские ходатайства и в нашем веке; скорее, надо искать причину этого в том, что за спокойное и долгое царствование Елизаветы под влиянием смягчения, а затем, вскоре после ее смерти, и отмены общегосударственной повинности, лежавшей на дворянстве и естественно направлявшей его внимание к общегосударственным вопросам - изменились самые интересы дворянства, направившись от центра к местности. Местность теперь всецело поглотила внимание дворянства. Ни единой строкой оно не коснулось формы правления, не заявило ни малейшего притязания на какие-либо политические права. Если оно и требовало общих прав для всего дворянства как сословия, то, главным образом, таких, которые имели существенное значение в местности - имущественных. Дворянство делалось все более местным классом, поэтому и стало говорить только о местных делах.

Вторая замечательная черта требований, предъявленных наказами, - это их необыкновенная практичность. Меньше всего их составителей можно упрекнуть в том, что мы называем кабинетным прожектерством. Эти наказы выдуманы не в кабинетах, а подсказаны самою жизнью. Люди, под ними подписавшиеся, были слишком не образованы, чтобы изобретать отвлеченные теории, и слишком близко стояли к местной жизни, чтобы не стать практиками. Вопрос об источниках тех идей, которые проведены были в дворянских наказах, очень интересен, но он очень не сложен. Прежде всего - никаких отвлеченных идей. Некоторые требования в иных наказах мотивированы ссылкой на историю: так, епифановское дворянство поддерживало свою просьбу об утверждении дворянских прав указанием на заслуги дворянства в прошедшем, о которых "всему свету из истории российской известно". Такой мотив возникал, конечно, из книжного знакомства со стариной: но оно было весьма редко и слишком поверхностно, чтобы на нем строить какие-нибудь требования. Изредка, как мотив для поддержки того или другого требования, можно встретить ссылку на иноземные порядки. Требуя, например, ограничения права охоты, романово-борисоглебское дворянство указывало на законы об охоте "в немецких государствах". Пусторжевское дворянство просило воспретить разночинцам пользоваться дворянскими правами без особо пожалованного диплома "в сходность того, как во всех европейских государствах дошедшие и до знатных чинов не могут приписывать себе фон, де, дон без особого пожалования". Но как указания на родную историю, так и ссылки на европейские порядки вовсе не были источником требований. В тех немногих наказах, где такие ссылки встречаются, они приводятся не как основной мотив, а как один из мотивов, не лишний, потому что, чем больше было мотивов, тем требование должно было казаться обоснованнее. Связь таких мотивов с требованиями довольно искусственна; здесь не требования истекали из мотивов, а эти последние потом подыскивались, составляя только недурную приправку к первым. Требования дворянства и не могли исходить ни из сознательного знакомства с историей, ни из стремления перенести к нам европейское устройство, так как и та, и другое были ему плохо известны. Главным источником его требований были: простое наблюдение над действительностью, показывавшее ее недостатки, и простой домысел, подсказывавший те средства, которыми бы эти недостатки можно было устранить. Сюда, быть может, присоединялась еще некоторая историческая традиция, но не как сознательное представление об историческом прошлом, а как смутное отдаленное воспоминание или даже давно приобретенная и еще не забытая бессознательная привычка. Таковы были те посылки, из которых дворянские наказы строили свои умозаключения. Вот почему эти построения наказов, те, например, проекты областного устройства, которые мы в них находим, кажутся такою грубою работой, напоминающей работу деревенского кустаря-самоучки. Они потому-то и грубы и неуклюжи, что в них совсем не было отвлеченнотеоретического элемента: в них нет ни одной статьи, написанной во имя какого-нибудь отвлеченного принципа; напротив, за каждою из них скрывалась какая-нибудь жгучая настоятельная житейская необходимость, может быть, и узко понимаемая, но зато живо чувствуемая. Наказы вовсе не имели в виду ломать жизнь и на развалинах сооружать новое здание по заранее составленному чертежу: они стремились только починить старое здание: кое-где сделать пристройки, казавшиеся необходимыми, кое-что снести, казавшееся ненужным или мешающим. Их построения нисколько не претендуют на изящество фасада; главным образом заботились об уютности и удобстве жилья. Но именно потому, что они не требовали никаких перестроек с основания, а ограничивались только частными исправлениями, руководясь стремлением удовлетворить жгучей необходимости, выбирая ближайшие, не отвлеченные от действительности средства, подсказываемые иногда просто привычкой - их постройка и выходила такой практичной и была так легко осуществима.

Комиссия, как известно, окончилась неудачей: проработав два с половиною года и не сочинив нового уложения, она была отложена и более не созывалась. Была не одна причина такого неуспеха. Наиболее существенною из причин было самое неуменье правительства руководить таким разношерстным собранием, каким была комиссия, и извлечь из его деятельности намеченный результат. Не выступив перед собранием с заранее более или менее тщательно изготовленным проектом уложения, как в свое время поступил царь Алексей, правительство в то же время не умело и руководить собранием настолько, чтобы довести его до выработки уложения. Наполеон справедливо говорил во время ста дней, что если бы он, суля народу конституцию, хотел бы его обмануть и не дать ее, то проще всего для такой цели было бы созвать собрание и поручить ему вырабатывать эту конституцию, не руководя им: можно быть уверенным, что оно никогда бы ничего не выработало. Затем слишком резко обозначилась сословная рознь и даже антагонизм между сословиями. Конечно, самодержавное правительство могло до известной степени игнорировать эту враждебность в своей законодательной деятельности, но для этого необходимо, чтобы власть чувствовала себя прочнее, чем могла себя чувствовать Екатерина всего пять лет после восшествия на престол.

Наконец, указывалась еще одна причина неудачи комиссии, которая, однако, была подчеркнута слишком резко - это разница тех взглядов, с которыми шли навстречу друг другу Екатерина и общество. Первая высказала свои в знаменитом наказе, предназначенном для руководства комиссии, второе - свои в депутатских наказах. Большой наказ выразил в себе гуманные идеи европейской философии и исходил из теории XVIII века; депутатские наказы отразили на себе русскую действительность и приносили требования, почерпнутые из практики. Во многом они резко столкнулись. В своем наказе Екатерина проповедовала, например, что "все наказания, которыми тело человеческое изуродовать можно, надо отменить"*, и переписывала горячие доводы Беккариа против пыток и смертной казни. В своих наказах дворянство убедительно просило рвать ноздри до костей за разбой и подговор крестьянина к побегу, ввести самые жесточайшие пытки для разбойников и беспощадно казнить их смертью, иногда доходя даже до принципов Моисеева законодательства: око за око, зуб за зуб**. Екатерина, проводя идею веротерпимости, поучала, что "гонение человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает и самые жестоковыйные сердца"***, тогда как керенское дворянство рекомендовало правительству раскольников, прельщающих в свое учение, "брав за караул, отсылать в канцелярии, сечь кнутом и отсылать в отдаленные монастыри и употреблять в тягчайшую монастырскую работу и давать им только хлеб и воду", серьезно уверяя, что, благодаря этим мерам, оные от таких ересей прийти могут в раскаяние и обратиться к восточной церкви"; а верейское просило даже этих раскольников "вовсе истребить". Однако в такой резкой разнице в воззрениях правительства и собранных депутатов не следует еще видеть причины неудачи комиссии. Во-первых, несмотря на такую резкую разницу между Большим наказом и депутатскими, в них все-таки было много и общего. Так, например, в Большом наказе Екатерина изъясняла, что "производство дела в суде должно быть окончено в самое меньшее, сколь можно, время"****, но ведь о том же только и просили наказы. Не может земледельство процветать тут, где никто не имеет ничего собственного"*****, читаем в Наказе; но мы уже видели, как сильно жаловалось дворянство на недостаточную ясность права собственности в русском законодательстве. "Законы должны быть писаны простым языком, - говорила Екатерина, - и уложение, все законы в себе содержащее, должно быти книгою весьма употребительною и которую бы за малую цену достать можно было наподобие букваря". Но о том же

ходатайствовали и наказы******. Итак, в некоторых требованиях Большой наказ и депутатские наказы сходились, хотя они исходили от разных точек отправления. Затем, Екатерина всегда умела пойти на компромисс, соглашая западные идеи с "народным умствованием", выразившимся в депутатских наказах: ведь могла же она, проповедуя гуманные начала XVIII века, в то же время издавать самые жестокие законы относительно крепостных крестьян, каких не издавалось и в XVII веке. Впрочем, возможность подобного сочетания своих идей с требованиями общества, как они выразились в комиссии, она сама показала впоследствии в своих знаменитых грамотах 1775 и 1785 годов.

______________________

• Б. Н[аказ], ст. 96.
  • XXIV,3. Если кто, напав, кого убьет и изувечит, то не повелено ли будет чинить и с ним то же, что и он чинил, профосу.
    • Б. Н., ст. 496.
      • Б. Н., ст. 221.
        • Б. Н., ст. 295.
          • Б. Н., ст. 158; CXXII,29.

______________________

Как бы то ни было, новое уложение составлено не было; однако деятельность комиссии не пропала безрезультатно. Только эти результаты не были так быстры, как того желали, созывая комиссию. Она не составила кодекса, в который бы вошли в форме законов привезенные депутатами требования: но позднейшее законодательство стало осуществлять все эти требования постепенно. Таким образом, результат получился тот же, только более медленно. Позже, вспоминая первые годы своего царствования, Екатерина писала, что "Комиссия Уложения, быв в собрании, подала мне свет и сведения о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещись должно"*. Значит, сама императрица признавала, что материал, оставленный комиссиею, был употреблен в дело в дальнейших законодательных работах царствования. Было бы предметом интересного исследования выяснить, как постепенно осуществлялись в законодательстве указания, сделанные комиссией. На следующих страницах предлагается не более как попытка поставить в связь законодательство Екатерины с требованиями наказов только в одной его части, именно относительно областного управления. Связь эта несомненна. Недаром и в предисловии к учреждениям 1775 года Екатерина вспоминает о комиссии, которая помогла ей "спознать нужды и недостатки каждого уезда по его положению". Сравнивая Учреждения о губерниях 1775 года и жалованную грамоту дворянству 1785 года с требованиями дворянских наказов, мы можем заметить, как эти последние находили себе воплощение в законе, через который и проводились в жизнь.

______________________

• Русский архив. 1865. № 4. Стб. 480.

______________________

Было бы, конечно, неправильно полагать, что исключительно одни наказы давали Екатерине материал для законодательства по местному управлению. Напротив, она сумела наряду с этим материалом ввести туда и почерпнутое с Запада. Так, в областных учреждениях она провела учение Монтескье о разделении властей административной и судебной. Был проведен и другой принцип, шедший оттуда же - это требование, чтобы каждый судился себе равным, принцип суда пэров*: для каждого сословия был учрежден специальный суд из выборных заседателей от этого сословия. Наконец, западноевропейская гуманность нашла себе выражение в учреждении Приказа общественного призрения и совестного суда. Но даже и для этих заимствований с Запада материал, представляемый наказами, не требуя таких заимствований прямо, косвенно давал ручательство в том, что они найдут достаточно твердую почву. Наказы, конечно, не проводили принципа разделения властей, но многие из них из чисто практических соображений, извлеченных из опыта, упоминали, что не худо бы отнять судебную власть у воеводы, предоставив ему главным образом одни финансовые дела. Точно так же и суд пэров не проводился наказами как общее начало, но уже та сословная рознь, которая обнаружилась так ясно в комиссии, а с другой стороны - требования наказов об учреждении новых выборных органов для суда по дворянским делам могли только давать уверенность, что проводимый принцип найдет сочувствие в русской действительности. Наконец, как мы видели уже выше, в русском обществе стала ощущаться необходимость в тех гуманных учреждениях, заводить которые и было задачей Приказа общественного призрения: так, некоторые наказы требовали открытия госпиталей для сельского населения. И в этом случае, следовательно, западный принцип шел навстречу русской потребности.

______________________

• Б. Наказ, ст. 127, 180, 181.

______________________

Но были некоторые другие требования относительно устройства местного управления, с которыми правительство знакомилось именно из наказов и затем осуществляло их, хотя и в переработанном виде. Здесь наказы можно считать уже главным источником, давшим материал для законодательства. Таких главнейших общих требований можно заметить в наказах три.

Во-первых, дворянство желало большей близости власти к населению. Мы видели выше, какие неудобства отдаленности власти оно представляло; как оно тяготилось необходимостью по мелким сельским тяжбам ездить в уездный город, по поземельным делам в столицу; как оно жаловалось на множество и неравномерное распределение инстанций*. Для устранения всех этих неудобств дворянство в своих наказах предлагало соответствующие меры. Оно просило сократить число инстанций и распределить их правильнее; передать дела, которые ведались в вотчинной коллегии, в местные канцелярии; наконец, или раздробить уезд на более мелкие единицы: дистрикты, станы с особыми дистриктными властями, или вообще умножить число уездных властей. Правительство пошло навстречу всем этим заявлениям и удовлетворило недостаток близости власти. Но, стоя выше уездных воззрений, оно и действовало с большею широтою взгляда. Не дробя уезда на административные части, как предлагали наказы, оно зато увеличило вдвое число уездов, что, в конце концов, сводилось к тому же и снабдило притом эти более мелкие уезды гораздо большим количеством присутственных мест. Прежнего уездного воеводу заменил теперь уездный капитан-исправник, но, вместо одной воеводской канцелярии, теперь были заведены два судебных учреждения, по одному для каждого свободного уездного сословия: уездный суд для дворянства и нижняя расправа для свободных крестьян, сверх того, - общее судебно-полицейское учреждение - нижний земский суд и, наконец, уездное казначейство. Число губерний было увеличено, и размеры каждой уменьшены, так что губернская инстанция сделалась теперь доступнее**. Число инстанций было сокращено тем, что провинциальное деление было уничтожено, так что из уезда следовало обращаться прямо в губернию. Притом это число для жителей всех уездов сделано одинаковым, так как для управления уездом губернского города были теперь заведены свои уездные учреждения, находившиеся в губернском городе. И коллежская инстанция стала теперь ближе к населению: три самые важные коллегии: вотчинная, юстиц-коллегия и камер-коллегия были уничтожены в столицах и разнесены по губерниям, образовав там гражданские, уголовные и казенные палаты***.

______________________

• В самом деле, тогда как для жителей уезда губернского города было всего три инстанции: губернская канцелярия, коллегия и Сенат, жители приписного уезда были отдалены от Сената как конечной точки на целых пять инстанций: уездная канцелярия, провинциальная канцелярия, губернская канцелярия и Сенат. Таким образом, окончательно решающая власть была от вторых гораздо дальше, чем от первых.
  • Лохвицкий В.А. Губерния, ее земские и правительственные учреждения. СПб., 1864. С. 54.
    • Только уже при Николае уезды были раздроблены на части и были учреждены те дистриктные комиссары, о которых просило дворянство, под названием становых приставов.

______________________

Далее, требуя приближения власти к обществу, дворянство желало также изменения и самого источника власти. На место назначаемых от правительства воевод оно хотело поставить выборные дворянские органы под разными названиями в разных наказах, как-то: выборный воевода, уездный комиссар, ландрат, земский судья, опекун. Некоторые наказы, не идя так далеко, просили только об учреждении новой выборной должности рядом с прежним воеводой в виде выборного воеводского товарища, предводителя и пр.* Разница между этими проектируемыми должностями только в названиях; в общем, во всех наказах им предназначается один и тот же круг деятельности и одни и те же задачи. Для выбора этих должностей дворянство просило сгруппировать его по старым привычным территориальным единицам - уездам. Дворяне каждого уезда должны были организоваться в уездное общество, которое на своих съездах, повторяющихся через определенные периоды времени, и должно было производить выборы.

______________________

• XIII,3; XV,1; ХХ,4; XXIII,1.

______________________

Эта группировка дворянства по уездам, как и выборное начало местных властей, не были вовсе чем-нибудь новым. Еще в XVI и XVII столетиях поместное дворянство было организовано по уездам; дворяне каждого уезда, составляя из себя территориально-военную единицу, полк, выходили целым уездом на театр военных действий. Об этом свидетельствуют уже самые названия, которыми именовались эти боевые единицы в различных военных бумагах: тверичи, вязьмичи, коломенцы и т.п. Члены такой территориально-военной единицы были тесно связаны между собою взаимной соседской порукою: за каждого помещика в его своевременной явке на войну, по призыву правительства, ручались его соседи. Эта военная дружина избирала из своей среды и своих должностных лиц - "окладчиков", которые должны были следить за соответствием хозяйственного положения с боевою исправностью каждого помещика. Наконец, на всесословном уездном съезде дворянство участвовало вместе с другими классами общества в избрании судебно-полицейского органа, губного старосты, избираемого непременно из дворян и иногда заменявшего воеводу. Есть основание думать, что в иных уездах в XVII веке губные старосты избирались уже исключительно только дворянством.

Военные реформы конца XVII и начала XVIII века, создав новую регулярную армию, разбили старинную организацию дворянства по уездам. Полки этой новой армии не имели уже никакой связи с территориальными единицами - уездами, и в одном и том же полку служили дворяне, принадлежавшие к разным уездам, что, быть может, много содействовало слиянию разных чинов служилого класса и объединению их в "шляхетство" петровского времени. Благодаря всему этому уезд перестал быть такою общественною единицей, какою был прежде. Делами собственно местного управления дворянство и всегда интересовалось гораздо меньше, чем служебными, а раз военная организация по уездам прекратилась, стала замирать и общественная деятельность дворянства в местном управлении. В начале XVIII века Петр пытался неоднократно призвать уездное дворянство к участию в местном управлении и заводил выборные уездные должности, но эти попытки так и оставались на бумаге. Военная служба, ставшая слишком напряженною при Петре, потребовала прилива всех сил к центру и совершенно отвлекла дворянство от местности. По смерти Петра выборная уездная должность земского комиссара была отменена и введены вновь воеводы по назначению от правительства, которых и застал манифест о созвании комиссии. Итак, прося вновь организовать его по уездам, "дабы", как выразился один наказ*, "рассеянное по всему государству дворянство могло по уездам общество дворянское состановить" и учредить уездные выборные власти, дворянство ухватилось за старое средство. Кое-где по уездам еще теплилось предание о старинном выборном местном управлении, которое теперь и стремились поставить в связь с новыми требованиями. Наказ Можайского уезда, ходатайствуя об учреждении выборных комиссаров, вспомнил об "издревле узаконенных и бывших тогда губных старостах", вместо которых и просил учредить этих комиссаров. Трудно допустить, что дворянство в этом случае сознательно стремилось к старине из реакционных побуждений: как увидим ниже, оно преследовало совершенно новые цели. Вернее предположить, что оно только кстати припомнило старину по ассоциации идей. Можайское дворянство не потому просило ввести выборных комиссаров, что прежде были губные старосты, а потому только и вспомнило о прежних губных старостах, что теперь просило о выборных комиссарах, находя в этих должностях сходство. Но несомненно, что старина должна была оставить некоторый след в понятиях и привычках уездного общества; она-то и подсказала дворянству средства, когда ему пришлось задуматься над проектом нового управления. Недаром в этих проектах своей организации оно уцепилось за старинную привычную областную единицу - уезд.

______________________

• VII,6.

______________________

И к этим просьбам дворянства правительство отнеслось с большим сочувствием; но, обладая большею широтою взгляда и принимая дворянские требования как материал, оно не стеснялось придавать ему формы по своему усмотрению. Оно, действительно, ввело организацию дворянства, только не по уездам, а по вновь учрежденным губерниям. И в деталях этой организации оно воспользовалось проектами, предлагавшимися дворянством. Так, дворянство калужского и медынского уездов предлагало вместо общего списка дворян империи, составлявшегося в герольдии, вести в каждом уезде свою родословную книгу дворян этого уезда. Ярославский наказ настаивал на разделении дворянства на следующие группы: а) княжеские российские или въезжие фамилии, b) графы и бароны, с) дворяне российские въезжие, пожалованные и дослужившиеся до дворянства чином*. Соответственно этому жалованная дворянская грамота 1785 года и заводила в каждой губернии родословную книгу, подразделяемую на шесть частей для внесения в нее дворянства: пожалованного дипломом, выслуженного военным чином, гражданским чином, иностранных родов, титулованного дворянства и старинных фамилий, начало которых покрыто неизвестностью. Точно также жалованная грамота установляла право губернского дворянства съезжаться через три года и иметь для этих съездов свой особый дом. О таких съездах и просили многие наказы**. Грамота удовлетворила также желание многих дворянств иметь своего предводителя, избираемого на таком съезде.

______________________

• Ср. XXX, требование "разобрать дворянство по классам".
  • Например, II, 1; IV,5; XVI, XXIX, XL. Наказ XV,2 и ходатайствовал о дозволении дворянскому обществу иметь свой дом для съездов.

______________________

Эта организованная дворянская корпорация и получила теперь широкое участие в местном управлении путем выбора местных должностей. Прежде всего ей было предоставлено избирать из своей среды важнейшую для уезда должность - земского исправника, о которой оно так просило в наказах под различными именами. Учреждение этой выборной полицейской функции и было ответом на столь единодушные требования дворянства. Но многие наказы, не довольствуясь этой единоличной должностью, просили об учреждении в уезде еще и коллективных мест для суда по делам между помещиками, также под разными названиями: земского суда, уездного суда, выборного словесного суда и пр.* В этих судебных местах дворянство предполагало осуществить в самой широкой степени выборное начало. Так, например, костромской наказ предлагал учредить такой суд из предводителя и трех или четырех "соседатедей", избираемых дворянством. При том в одних наказах такой выборный дворянский суд требовался только для уезда, между тем как другие желали бы учредить в губернских городах еще высший губернский дворянский суд, также выборный, в качестве второй инстанции, куда бы шла апелляция от уездного дворянского суда**. Легко заметить, сравнивая учреждения 1775 года с этими ходатайствами, что последние были во многом осуществлены. Были введены две инстанции дворянского суда: верхний земский суд, в качестве губернской, и уездный суд - для уезда. Кроме того, было учреждено еще особое уездное судебно-полицейское место - нижний земский суд - с земским исправником во главе. "Заседатели" во все эти суды, а в уездный и нижний земский и председатели должны были избираться дворянством из своей же среды. Итак, выборное начало местных властей, о котором так просило дворянство, было теперь осуществлено в довольно широкой степени, даже устройство самых этих выборных органов, введенное на практике, довольно близко подходило к дворянским проектам.

______________________

• VII,2; XIV,6; XXII,4; XXIX,28,36 и т.д.
  • IX,8: XLVI,8.

______________________

Если, требуя выборного начала, уездное дворянство возвращалось к старинной практике, то цели, с которыми оно теперь добивалось этого начала, были совсем иные. Прежнее выборное начало XVI и XVII века имело особое значение, именно значение поруки местного общества перед правительством за исправность лица, избираемого на известную должность. Прежнее избирательное собрание, найдя на известную должность подходящего кандидата, составляло протокол выборов, к которому все члены собрания должны были приложить руки. Этот протокол, "выбор за руками", отсылался к правительству и служил для последнего поручною записью за избранного кандидата. В случае каких-либо упущений с его стороны правительство взыскивало с его избирателей. Такое значение прежнего выборного начала видно уже из того, что в случае, если бы выборы не состоялись, правительство грозило местному обществу само назначить кандидата, а "выбор за руками" на него, то есть подписи на протоколе, "доправить" с избирателей принудительно. Дворянство XVIII века просило выборных властей с иными намерениями. Прежде всего оно жаловалось, что назначаемые от правительства, чуждые уезду воеводы - мало знакомы с уездом и вовсе не действуют в местных интересах, направляя всю свою энергию к центру. Кроме того, в случае злоупотреблений с их стороны на них нет управы вследствие слабости правительственного контроля. Избранием их из своей среды дворянство и желало достигнуть двух целей: оно, во-первых, рассчитывало, что такая выборная власть, будучи хорошо знакома с местными делами, будет полезнее для местности. Затем оно хотело поставить эту власть под свой контроль. Очень многие наказы, просившие об учреждении уездных выборных должностей, желали, чтоб дворянскому обществу было предоставлено право штрафовать и отрешать избранных им лиц в случае неисправности. Естественно было ожидать, что такая зависимая от местного общества власть станет и действовать в интересах местного общества, что ее задачей станет местное благо.

Местное благо, как цель местной администрации - было третьим началом из тех, на которых дворянство желало перестроить эту администрацию. До тех пор местная администрация преследовала иные цели. В течение XVI, XVII и первой четверти XVIII века на первом месте в деятельности государства стояла борьба с внешними врагами; то общее благо, которому была посвящена эта деятельность была - внешняя безопасность. Война на три фронта требовала напряженных усилий от общества, принужденного приносить огромные жертвы для государства. Для выбирания этих средств из общества в государственную казну и существовала, главным образом, местная администрация. Органы воеводского управления были, так сказать, насосами, посредством которых центральное правительство выкачивало из общества необходимые ему для его задач средства. Особенного напряжения эта внешняя борьба с соседями достигла в эпоху Петра, когда это выкачивание пошло с усиленной быстротой. Самое устройство аппарата было усовершенствовано. Устроены были между центром и мелкими местными насосами восемь громадных водосборных колодцев, с которыми можно сравнить восемь петровских губернских касс; и, быть может, никогда прежде в деятельности областной администрации общегосударственные задачи не имели такого преимущества над местными, как в это время. Однако уже при Петре в его областных учреждениях 1719 года была довольно ясно проведена идея местного блага; она, впрочем, осталась только на бумаге, не будучи еще в состоянии осуществиться в жизни. Эта идея наиболее ясно выступала в проекте должности уездного земского комиссара*, которая на практике получила, однако, совершенно прежнее значение. Следовательно, идея местного блага, как задачи деятельности местных органов, в 60-х годах XVIII века не была особенной новостью. Только к этому времени эта идея настолько уже распространилась среди дворянства и настолько назрела, что нашла себе такое ясное выражение в его наказах, а самые внешние обстоятельства так изменились, что позволяли этой идее стать вполне осуществимой. Она и легла в основу областных учреждений 1775 года.

______________________

• ПСЗ. № 3295. Инструкция земским комиссарам.

______________________

Этот взгляд на задачи областной администрации сквозит очень ясно в требованиях дворянства ввести в состав уездной администрации такие органы, деятельность которых направляется исключительно на пользу местности и которых не знала прежняя область: таковы требования завести в каждом уезде врача и землемера. Они и нашли себе осуществление в законе 1775 года. Но особенно ярко идея местного блага проведена в тех функциях, которыми наказы наделяли проектируемую ими уездную выборную должность. Эти функции обозначены более или менее одинаково во всех наказах. Наиболее подробно они очерчены в наказе опочецкого дворянства, предлагающего ввести в уезд уездного опекуна. Этот уездный опекун избирается и отрешается дворянством. На него возложена прежде всего полиция нравов: он должен в уезде восстановлять согласие, миролюбие, тишину и справедливость; прилагать наивозможнейшее старание о добронравии, домашней экономии и во всех делах порядке; отвращать непорядочное и непотребное житие. Он разрешает мировым порядком возникающие между помещиками споры; если же стороны не пожелают подчиниться его решению, тогда им предоставляется право обращаться в судебные места. На нем лежит обязанность производить исполнение по решениям различных правительственных мест. Он должен наблюдать за благоустройством и за безопасностью уезда, заботиться о строении и починке дорог и мостов; преследовать и ловить воров и разбойников и, производя следствие, отсылать их в воеводскую канцелярию. Однако в производстве следствия он должен поступать с осмотрительностью и осторожностью, помня, что лучше нескольких преступников упустить, нежели одному невинному сделать оскорбление. Опекун также должен содействовать помещикам в розыске и поимке беглых крепостных. При прохождении через уезд или при расквартировании в нем воинских команд, опекун является посредником между ними и жителями уезда и защищает последних от всяких притеснений. На него возлагается также санитарная полиция: он обязан "предостерегать все приключающиеся заразительные болезни". В некоторых наказах на обязанность этих выборных уездных должностей возлагается еще обязанность следить за урожаем хлеба и подавать по начальству ведомости о хлебных ценах*. ______________________

• Например, ХХIII,2.

______________________

Сравним теперь с этой характеристикой обязанностей проектируемого уездного опекуна те функции, которые возложены были на уездного исправника грамотой 1775 года. По этой грамоте земский исправник, избираемый дворянством, также должен поощрять всех людей "к добронравию и порядочному житию". Всякому обиженному дает судейское покровительство, производит судебное следствие и направляет дело к суду, а в случае "насильства" немедленно до суда восстановляет нарушенное право. Обо всем этом просили очень многие наказы. Сам он не судит, но только приводит в исполнение решения судебных и правительственных мест*. Он прилагает, далее, всевозможное старание к поимке воров и беглых; встречает и сопровождает проходящие через уезд полки и отводит им квартиры, защищая от них уездное население. Санитарная полиция возлагается на него в самом широком объеме: он должен прилагать "попечение и старание о излечении и сохранении человеческого рода". В грамоте очень подробно перечислены меры, которые должен принять земский исправник в случае появления заразительных болезней. При отправлении своих обязанностей земский исправник должен действовать "с доброхотством и человеколюбием и с осторожною кротостью". Часть функций, возлагаемых наказами на уездного опекуна, учреждением 1775 года отнесена к другим местам: так, наблюдение за хлебными ценами возложено на нижний земский суд, в котором, впрочем, земский исправник был председателем. Нельзя, таким образом, не заметить, как близко подходил закон 1775 года к требованиям наказов в определении компетенции выборной уездной власти: он возложил на эту власть большую часть тех, направленных к местным интересам, обязанностей, которые были обозначены в наказах.

______________________

• Учр[еждение об управлении губерний] 1775 г. ст. 245, ч. I.

______________________

Насколько широко понимали некоторые дворянства свое руководящее значение в уездах, видно из представленных ими просьб о даровании им и на будущее время права обращаться к высшей власти с ходатайствами о местных нуждах*. Это важное право и было предоставлено дворянским обществам жалованною грамотою 1785 года, разрешившею им обращаться с представлениями и жалобами как к Сенату, так и к верховной власти**, и затем вошло в Свод законов. Во многих отдельных наказах мы встречаем требования, значительно опережавшие свое время: эти наказы в 60-х годах XVIII века ставили на очередь те вопросы местной жизни, разрешать которые было призвано земство в 60-х годах нашего века: таковы народное образование, сельская медицина, общие предприятия для улучшения сельского хозяйства***.

______________________

• VII, 1,5; CXLI,1.
  • Б. Н., ст. 48.
    • XL; IV,5. Так, костромской наказ просил предоставить дворянским съездам, собираемым через каждые два года, "рассуждать и делать разные между собою советы о собственной деревенской экономии и о прочих исправлениях до земли касающихся", которые и заносить в протокол. По проекту дмитровского наказа дворянский съезд для избрания предводителя по окончании выборов должен превращаться, как бы мы теперь выразились, в сельскохозяйственный съезд, где дворяне должны "взаимно сноситься в домашних своих распоряжениях в пользу деревенского хозяйства".

______________________

Итак, в проектах относительно местного управления, выразивших желание дворянства играть в нем руководящую роль - не видно еще сословной узости. Но вообще и в наказах, и после, во время прений в комиссии, заметна резкая сословная рознь. Дворянство замечательно враждебно настроено против двух классов общества: купечества и нового дворянства, произведенного знаменитою Табелью о рангах, чиновничества. К купцу дворянство относится с каким-то озлобленным, раздраженным презрением: это для него только один из видов "разного звания подлых людей". Раздражение против купца иногда настолько мало прикрыто, что производит отталкивающее впечатление. Ярославский наказ бросает русскому купечеству упреки в том, что оно, пользуясь великими привилегиями, не сумело завести иностранной торговли, не учредило нигде "консулей и контор" и оставляет в чужих руках всю ту прибыль, которую Россия могла бы иметь от иностранной торговли. Это уже значило прямо - видеть сучец в глазе брата своего. Крапивенский наказ находит неуместным, что купечество "упражняется в землепашестве", отчего обществу нет никакой пользы; мало того, он негодует еще и на то, что жены и дочери купеческие "всегда почти праздно время препровождают", и даже предписывает им занятие рукоделием, отчего процветает производство полотен, чулок и "разных званий колпаков". Но такое высокомерное отношение исходит вовсе не из чувства сословной гордости. Нет, дело объясняется гораздо более простыми, хотя и более существенными причинами. Купец выстроил фабрику, к которой приписано большое количество деревень, на эту фабрику бежит крепостное население барского имения, чтобы поступить в рабочие. Купец скупает в барском имении земледельческие продукты, продавая их потом втридорога. Таким образом, под тою высокомерною гримасой, с которой дворянство отозвалось о купце, в комиссии скрывалось вовсе не аристократическая спесь или презрение "благородного" к "подлому", а просто озлобление и зависть к опасному сопернику в экономических предприятиях.

Совершенно такие же побуждения лежали в основе той враждебности к новому молодому дворянству, созданному чином, какую мы видим и в громадном большинстве дворянских наказов, и позже в прениях комиссии. В ином наказе, жалующемся на то, что многие из поповичей, посадских, разночинцев и ямщиков, вообще из "подлородных", дослужась до обер- и штаб-офицерских чинов, не только присвоили себе, одному только древнему дворянству свойственное благородие, но даже природу свою за равную с таковыми почитать стараются" и просящем "благородия им не приписывать"*; в таком наказе или в речи князя М.М. Щербатова в комиссии можно еще, пожалуй, видеть презрение породистого аристократа к выслужившемуся parvenu [выскочка (фр.)]. Но такие взгляды могли высказываться лицами именно вроде кн. Щербатова, закрывавшего глаза на действительное положение русского дворянства и мечтавшего о какой-то аристократии вроде английской. Громадному большинству уездного дворянства было далеко до уровня, на котором стоял кн. Щербатов. Будучи несомненно убеждено в различии "белой кости" от "черной", оно, однако, в своих требованиях большей замкнутости для дворянства, руководилось в гораздо большей степени практическими мотивами, которые откровенно и высказывало. Выслужившиеся разночинцы, - заявляло прямо и открыто рыльское дворянство, - у "погрузившихся в роскошах и мотовствах дворян покупали деревни", а "выкупкою деревень обществу дворянскому причиняется неудовольствие, потому что в фамилиях уменьшается число деревень, а натурально и во всем дворянском корпусе убывает", - рассуждали переяславские дворяне. В этом и состояло то "затмение" настоящего дворянства от разночинцев, на которое так жалуются наказы. Земля ускользала постепенно из рук привыкшего к роскоши барича, впадавшего в долги, и переходила к единственному, при исключительно дворянском праве владения населенными землями, возможному конкуренту - выслужившемуся в офицеры разночинцу, человеку, добившемуся своего положения трудом и, во всяком случае, не избалованному. Сверх того, благодаря этому наплыву новых лиц, приобретавших право на землю, деревни повышались в цене, и моту-дворянину было трудно бороться при покупке со сколотившим капитал разночинцем. Все это и заставляло огромное большинство уездов просить о затруднении, если не о совершенном прекращении доступа в дворянство. Следовательно, борьба разыгрывалась исключительно на экономической почве. Это была борьба не за политическое влияние, не за преобладание в местном управлении, даже не за сословную честь - а просто за кусок хлеба. Вот почему она и приняла такой острый и отталкивающий характер борьбы за существование.

______________________

• LIX, 14.

______________________

Впрочем, такая разобщенность и враждебность русских сословий была результатом политики самого правительства в течение всего XVII века. Смыкая общество в сословные группы и налагая на каждое сословие свою специальную государственную повинность, правительство само проводило между ними резкую границу, запрещая переход из одного в другое. Как раз в половине XVIII века эта сословная рознь достигла высшей степени напряжения. С этого момента, с закона 18 февраля 1762 года, начиналось уже обратное движение - постепенное снятие с сословий их специальных повинностей. Екатерининская комиссия и вскрыла эту сословную рознь в момент наибольшего ее напряжения. Правительство XVII века организовало сословия исключительно с материальными целями, ради более удобного доставления ими средств на государственные нужды. Этот тяглый характер каждого сословия и заставлял их более всего дорожить своим экономическим положением. Обязанность нести большие материальные жертвы государству - ставила для сословия экономические интересы на первый план. Отсюда все эти стремления к ограничениям и привилегиям, которые бы позволяли обладать материальными благами без борьбы, спокойно. В своих наказах дворянство неумолчно ходатайствует, чтобы право владеть землею и крепостными душами было предоставлено исключительно ему. В южных губерниях, где было много однодворцев, оно без церемонии просило отнять у них землю и отдать дворянам, а их перевести на другие места. Мы уже говорили выше, что дворянство в гораздо меньшей степени просило о привилегиях в личных правах, чем о материальных льготах. В этом оно глубоко расходилось с наказом императрицы. Последняя проводила ту мысль, что отличием дворянства от других сословий должна быть "честь"*, а оно желало отличаться от других главным образом тем, чтобы ему исключительно было предоставлено пользование материальными благами.

______________________

• Б.Н., ст. 360. Дворянство есть нарицание в чести, различающее от прочих тех, кои оным украшены.

Опубликовано: Русское богатство. 1897. № 6. С. 46 - 83, 1-я пагин.; №7. С. 136 - 152, 1-я пагин.

Михаил Михайлович Богословский (1867 - 1929) - российский историк. Академик Российской академии наук (1921; член-корреспондент с 1920).