Акульшин П. В. - Петр Андреевич Вяземский. N 2.
Материал из Проект Дворяне - Вики
ИСТОРИЧЕСКИЕ ПОРТРЕТЫ. Петр Андреевич Вяземский Автор: П. В. Акульшин
Князь Петр Андреевич Вяземский (7 июля 1792г., Москва- 10 ноября 1878, Баден-Баден) был заметной фигурой в общественно-политической жизни России первой половины XIX века. Его взгляды и настроения были типичными для значительного слоя образованного дворянства той эпохи. К числу его единомышленников и друзей можно отнести таких деятелей, как К. Н. Батюшков, А. С. Грибоедов, В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, а также ряд министров Николая I (Д. Н. Блудов, Д. В. Дашков, П. Д. Киселев, С. С. Уваров). Сохранившаяся переписка Вяземского и записные книжки, куда он без оглядки на цензуру заносил свои непосредственные впечатления, позволяют восстановить его взгляды и деятельность с такой полнотой, которая невозможна в отношении большинства его современников (1).
Период становления общественных идеалов Вяземского пришелся на первые полтора десятилетия XIX века. Его отец, князь Андрей Иванович Вяземский (1754-1807)), потомок смоленских князей, представлял собой образец аристократа-"вольтерианца" екатерининской эпохи. Бессистемное и жадное чтение книг из обширной библиотеки отца сделало Петра Вяземского убежденным поклонником французской просветительской литературы XVIII века. Все последующие жизненные впечатления и новые идеи накладывались у него на прочный базис идеалов "века Просвещения" (2).
Стремясь дать наследнику систематическое образование, князь Вяземский в 1805 г. отправил его в Петербург. Два года юноша обучался в иезуитском пансионе, затем несколько месяцев в пансионе при Главном педагогическом институте. В 1807 г. по требованию недовольного его поведением отца он возвратился в Москву, где непродолжительное время брал домашние уроки у профессоров университета. На этом его образование закончилось, не слишком пополнив запас знаний молодого князя. Он так и не овладел немецким языком и латынью, которые изучал в пансионах, был, в отличие от отца, абсолютно равнодушен к естественным наукам. В зрелом возрасте пытался изучать английский и польский языки, но не очень преуспел в этом. Единственное, что знал Петр Вяземский, и знал великолепно,- это французский язык и французскую литературу, которые позволили ему приобщиться к достижениям общеевропейской культуры.
Отсутствие длительных и систематических учебных занятий в детстве и юности объясняет многое в его будущей деятельности. Ему не были
Акульшин Петр Владимирович кандидат исторических наук, доцент Рязанского государственного педагогического университета.
стр. 68
свойственны длительное и планомерное приложение усилий, стремление к систематизированному изложению собственных взглядов. В этом отношении Вяземский значительно отличался от младших современников - тех дворян, для которых обучение в университете стало необходимой частью жизненного пути. В зрелом возрасте он сам расценивал это как один из своих недостатков: "Павлуше (сыну.- 77. А.) желаю дать именно то,- писал он в возрасте 41 года,- чего нет во мне: положительного знания в какой-нибудь части: кусок хлеба не только для желудка, если обстоятельства принудят зарабатывать его, но и кусок хлеба интеллектуальный, дающий здоровую, сытую пищу уму и сердцу, после битых сливок ...жизни светской, суетной, каторжно-фешенебельной, каторжно-честолюбивой. Дай бог переродиться мне в Павлуше во втором издании, и исправленному!" (3).
Пребывание в Петербурге в 1805-1807гг. мало прибавило к запасу знаний Вяземского, но эти годы не прошли даром. На подростка 13-15 лет большое влияние оказали старшие товарищи по пансиону и молодые гвардейские офицеры, с которыми он общался в столице, - П. Д. Киселев, М. Ф. Орлов, Д. В. Давыдов (4). Повлияли на него, конечно не их теоретические взгляды, в то время довольно смутные, а общая эмоциональная атмосфера, царившая в их среде. На протяжении всей жизни для Вяземского было характерно то, что он усвоил в то время: право личности на собственные мысли и собственные поступки; скептицизм и ирония по отношению к властям, включая самого императора; чувство независимости и внутреннего достоинства; признание большой значимости мнения друзей и товарищей по сравнению с требованиями властей и начальства.
В течение неполного десятилетия Вяземский потерял своих ближайших родных. В 1802г. скончалась его мать, в 1807г. отец, через три года- старшая сестра Екатерина. Наставником, покровителем и ближайшим родственником Вяземского стал Н. М. Карамзин, женившийся в 1804 г. на Е. А. Колывановой, внебрачной дочери князя А. И. Вяземского. Вплоть до 1815г. он проводил каждое лето в подмосковном поместье Вяземских Остафьеве, где и были написаны первые восемь томов "Истории государства Российского".
Поглощенный работой над своим историческим трудом, Карамзин не всегда имел возможность прямо влиять на младшего родственника. Наибольшее непосредственное воздействие оказали В. А. Жуковский, редактировавший в 1808-1811гг. журнал "Вестник Европы", и В.Л.Пушкин, быстро приобщивший юного князя к жизни светского повесы. В декабре 1811г. на страницах "Вестника Европы" появились первые прозаические и поэтические опыты Вяземского.
Отечественная война 1812 г. послужила важной вехой не только в жизни русского общества, но и нравственном и политическом развитии Вяземского. Он записался в московское ополчение и в качестве адъютанта генерала М. А. Милорадовича участвовал в Бородинской битве. Повзрослевший за этот год и нравственно и физически, князь строго оценил свою юность, считая что "до 12-го года" "жил на ветер" (5). Свое представление о возможных путях собственной общественной деятельности он изложил в небольшой рукописи "Мой сон о русском журнале". Его "программа" состояла из трех положений:
1) составить общество "из избранных наших писателей", "первым условием и главной принадлежностью" которого была бы "польза";
2) лучшее средство для достижения "пользы" - "действовать на общее мнение, исправлять его, образовывать язык, приохотить к нему женщин и, наконец, дать состоянию писателей законное существование, признанное покровительством правительства и уважением общества";
3) "надлежащий способ похитить сие владычество есть издавать журнал" (6).
Последний тезис был ключевым в намеченной программе. Именно журнал должен был стать главным орудием воздействия на общественное мнение. В качестве образца, которому следовало подражать, он указывал
стр. 69
издания Н. И. Новикова и "Московский журнал", издававшийся в 1791- 1792 гг. Н. М. Карамзиным (7).
Осенью 1815г. мечты Вяземского о создании литературного общества, которое выступило бы в роли издателя печатного органа, стали приближаться к практическому воплощению. Находившиеся в Петербурге его друзья и единомышленники (Д. Н. Блудов, Д. В. Дашков, А. И. Тургенев) и присоединившийся к ним еще в 1811г. С.С.Уваров объявили себя "Арзамасским литературным обществом безвестных людей". "Почетными арзамасцами" были провозглашены И. П. Каподистрия и Г. фон Штейн. Но главной фигурой, которая воплощала общественные и нравственные идеалы "Арзамаса", был Карамзин. Наиболее полно точку зрения арзамасцев выразил в 1816г. А.И.Тургенев: "Его историю ни с какою сравнить нельзя... Не только это будет истиной начала нашей литературы, но история его послужит нам краеугольным камнем для православия, народного воспитания, монархического правления и, бог даст, русской возможной конституции" (8).
На первом же заседании "Арзамаса" Вяземский был- принят в его члены. Но за исключением февраля- марта 1816 г., когда он сопровождал Карамзина при поездке в Петербург, его общение с участниками "Арзамаса" вылилось в 1816-1817 гг. только в интенсивную переписку. В ней отразилось своеобразие его позиции. Москвич Вяземский был далек в то время от правительственных сфер и оказался в "Арзамасе" самым активным поборником общественной активности вне рамок государственной службы. Большинство его товарищей имело заметное служебное положение. Свою общественную и литературную деятельность они расценивали как дополнение к ней.
Призывы Вяземского издавать "арзамасский" журнал не находили отклика среди петербургских арзамасцев. Ситуация изменилась только в феврале- марте 1817г., когда в общество вступили декабристы Н. И. Тургенев и М. Ф. Орлов. Был разработан и принят устав общества, затем началось обсуждение плана издания журнала, включая "программу", представленную Вяземским.
Вяземский предлагал иметь в журнале три раздела: нравы, словесность и политика. Наиболее осторожным и сдержанным должен был быть раздел "Политика". В этом разделе Вяземский предлагал "довольствоваться простодушным изложением полезнейших мер, принятых чуждыми правительствами для достижения великой цели: силы и благоденствия народа. Изложение распрей политических света, о предметах важных в государственном устройстве, и, таким образом, сделать в китайской стене, отделяющей нас от Европы, не пролом, открытой наглости всех мятежных стихий, но, по крайней мере, отверстие, через которое мог бы проникнуть луч солнца, сияющего на горизонте просвещения света, и озарить мрак ночи, обложившей нашу вселенную". Гораздо решительнее формулировались задачи отделов "нравов" и "словесности", в которых предполагалось "объявить войну непримиримую предрассудкам, порокам и нелепостям". Вяземский обращался к традициям русского просветительства XVIII в., предлагая статьи о нравах назвать "Живописцем в честь покойника" (т. е. журнала Новикова "Живописец") и печатать там "картины общих нравственных известий, переписку со всеми губерниями, вымышленные или истинные, все равно,.. сатирические разговоры и прочее" (9).
Принятая "Арзамасом" программа журнала была гораздо умереннее. Вопреки предложению Вяземского, который требовал, опираясь на опыт издания "Вестника Европы", сделать журнал еженедельным, намечалось, что он будет выходить раз в месяц. В журнале предполагалось иметь два раздела: "Политика" и "Словесность". Раздел "О нравах", который, по замыслу Вяземского, должен был быть самым острым и основываться целиком на отечественном материале, вообще не предполагался. На Вяземского как сотрудника журнала возлагалось "доставление" материалов о современной русской литературе, стихотворениях, живописи и театре; подготовка статей по разделу "Политика" ему не поручалась (10).
стр. 70
В конце 1817г. в судьбе Вяземского произошли значительные изменения. Четыре года он находился в Варшаве на службе в канцелярии Н. Н. Новосильцева - представителя императора при Административном совете Царства Польского. Формально на службу он определился еще в 1807 г., но его должность в Московской межевой канцелярии была синекурой. Переезд в польскую столицу объяснялся тем, что Вяземскому, как и его товарищам по "Арзамасу", была не чужда та черта психологического облика современного ему русского дворянства, о которой один из мемуаристов писал: "По понятиям того времени, каждому дворянину, каким бы великим поэтом он ни был, необходимо было служить или, по крайней мере, выслужить себе хоть какой-нибудь чинишко, чтоб не подписываться недорослем" (11). Только в возрасте 26 лет, при назначении в канцелярию Новосильцева, он получил чин коллежского ассесора. Многие его сверстники далеко обогнали его по служебной лестнице. Служба в Варшаве давала шанс исправить положение.
Варшавский период был важным этапом в идейной эволюции Вяземского. Ранее он выступал в роли ученика и юного друга более зрелых общественных деятелей, теперь же окончательно определились его идеи и положение на общественной сцене. Служба при Новосильцеве приблизила Вяземского к вершинам власти Российской империи. Первым его служебным поручением был перевод на русский язык речи Александра I на открытии польского сейма 15 марта 1818г., в которой содержались важные упоминания о предстоящих реформах в России. Затем он готовил переводы польской конституции 1815г. и заседаний сейма. Вяземский был одним из немногих, кто получил доступ к сокровенным конституционным планам самодержавного правителя России. Он участвовал в подготовке в канцелярии Новосильцева проекта русской конституции, получившего название "Государственная уставная грамота Российской империи".
Насколько роль одного из проводников политики правительственного конституционализма соответствовала взглядам самого Вяземского? В своих отзывах о политических событиях в Европе он постоянно подчеркивал преимущества конституционного строя и представительного правления, доказывая, что это вполне может сочетаться с властью монарха. Характерен вопрос, который он ставил в декабре 1820 г. в письме А. И. Тургеневу: "Кто сказал.., что конституционное устройство не есть устройство в смысле монархическом, когда оно напротив, теснейшими узами сопрягает монарха с народом" (12).
Наиболее развернуто представления Вяземского по вопросам государственного устройства были изложены в двух записках, относящихся к периоду его пребывания в Варшаве: "Социально-экономический трактат" и "О Пруссии" (13). По его мнению, существуют два вида власти: "народная", при которой "между правителем и народом существует единство выгод и воли", и "тираническая", при которой правительство и народ имеют "разные выгоды" и "воли противоположные друг другу". Термины "государство" и "республика" употреблялись как равнозначные. Автор противопоставлял не "республику" и "монархию", а "тиранию" и государство "общей воли", под которой понималось обеспечение "имущества, жизни и свободы каждого члена покровительством всех" и утверждение "общественной свободы и законной власти правления" (14).
Под конституцией Вяземский понимал упорядочение отдельных элементов государственного управления. Он писал: "Без сомнения конституция необходима для Пруссии не столько для того, чтобы даровать то, чем она уже давно пользуется, как для того, чтобы устроить разнообразные части ее народного духа, которые в теперешнее время метутся в каком-то хаосе". По его мнению, население Пруссии уже пользуется основными гражданскими свободами: "Пруссаки, хотя еще не ограждены конституционной обнаде-женностью, на деле свободны: их свобода основана на обычае и соизволении нынешнего короля, книгопечатание не стеснено, присутственные места решают с беспристрастием и часто противу властей".
В записке "О Пруссии" отмечалось, что между обещанием введения
стр. 71
конституции и его реализацией пройдет определенное время: "Власти свойственно хранить в уступках некоторую скупость, которая не всегда полезна, по натуральности, у которых сила в руках, обыкновенно бывают довольны настоящим положением и говорят: к чему перемены? Но от сей нерешительности до решительного отказа в конституции расстояние непомерное" (15).
К "варшавскому" периоду относятся и наиболее развернутые высказывания Вяземского по крестьянскому вопросу, сделанные в начале 1820г. в письмах А. И. Тургеневу и М. Ф. Орлову (16). Он был убежденным противником крепостного права, постоянно обращаясь к одной и той же мысли:
"По первому взгляду на рабство в России говорю: оно уродливо. Это нарост на теле государства" (17). В критике крепостничества Вяземский исходил из признания неотчуждаемых естественных прав личности. В письме Тургеневу он доказывал, что "там, где учат грамоте, там от большого количества народа не скроешь, что рабство - уродливость и что свобода, коей они лишены, тоже неотъемлемая собственность человека, как воздух, вода и солнце". Как и любой русский дворянин, он думал о возможности повторения "пугачевщины". Эта угроза была для него еще одним аргументом в пользу ликвидации крепостного права. "Хотите ждать, чтоб бородачи топором разрубили этот узел? - писал он далее. - На вашем веку, может быть, праздник этот сбудется. Рабство - одна революционная стихия, которую имеем в России. Уничтожим его, уничтожим всякие предбудущие замыслы" (18).
В крестьянском вопросе Вяземский расходился с тем, кого он считал сам и кого считали другие его учителем и наставником. Карамзин был сторонником сохранения личной власти помещика над крестьянином и иронично относился к взглядам по этому вопросу своего молодого родственника и подопечного. Он писал ему в октябре 1818г.: "Каким образом вы намерены через 5 или 10 лет сделать ваших крестьян свободными: я готов следовать хорошим примерам, если овцы будут целы и волки сыты". Вяземский никогда не оглашал расхождений со своим духовным и литературным кумиром в крестьянском вопросе. Но в "Записной книжке" он отметил: "И овцы целы и волки сыты - было в первый раз сказано лукавым волком или подлою овцой. Пословицы, как говорят, мудрость народов, тут нет мудрости, а или насмешка, или низость: счастливо то стадо, вокруг которого волки околевают с голода" (19).
Вяземский не только пропагандировал идею освобождения крестьян в своих стихотворениях, но и оказывал помощь представителям "крепостной интеллигенции", которые пытались обрести свободу. Первый шаг к "уничтожению рабства" Вяземский видел в создании общества из дворян для обсуждения путей отмены крепостного права. Деятельность этого общества он представлял следующим образом: "Святое и великое дело было бы собраться помещикам разного мнения, но единодушного стремления к добру и пользе, и без всякой огласки, без всяких наступательных предложений, рассмотреть и разбить подробно сей вопрос, домогаться средств к лучшему приступу к действию и тогда же, так и сяк, обнародовать его и мысли поставить на ноги" (20). Обязательным условием в подготовке отмены крепостного права Вяземский считал то, "что хотя действие и срезание этого нароста (крепостничества. - П. А.) принадлежит правительству, но правительственные советования принадлежат, несомненно, дворянам-помещикам" (21).
В правление Николая I Вяземский не излагал развернуто взглядов по крестьянскому вопросу и проблемам государственного устройства. Но отдельные высказывания свидетельствуют о его верности своим убеждениям начала 20-х годов.
Публицистические статьи Вяземского "варшавского" периода написаны в духе просветительских идей XVIII в. и трактуют те проблемы, которые казались автору самыми значимыми в русской жизни: необходимость распространения просвещения и борьбы с невежеством и завистью. Главное место в его публицистике уделялось критике противников передовых идей, в которых он видел не носителей других идейных начал, а завистников
стр. 72
и невежд. В статье "О новых письмах Вольтера" он писал: "В политике, науке, искусствах, словесности вы всегда найдете их почерк", они "силятся заслонить небеса от Коперника и Ньютона, поверенных небесных тайн; навстречу Расину, грядущему в храм бессмертия с Федрою, они продвигают Прадона; они те недоброжелатели, от коих Ломоносов, как видно из писем к Шувалову, не имел покоя, образ представительного правления и способы взаимного обучения в них имеют ревностнейших поносителей".
Передовыми идеями своей эпохи в его статьях представлены теории "века Просвещения". Он так оценивал положительное значение идей Вольтера, и вообще французских просветителей, для России: "Мне кажется, что русские, исповедующие такой образ мыслей, приносят отечеству своему более чести, чем эти запоздалые, ополчившиеся против успехов человеческого разума, эти отступники духа времени, который шагает через них в неодолимом своем стремлении... Трудно тому поверить, что нашелся человек, который видит глупость в похвалах, приписываемых Вольтеру, и подлость в пристрастии сограждан к нему" (22).
К 1818г. прекратилась деятельность общества "Арзамас", не состоялся выпуск предполагаемого издания. Но Вяземский продолжал вынашивать планы учреждения собственного журнала. Он с интересом отнесся к известию о намерении декабриста Н. И. Тургенева издавать журнал и собирался в нем участвовать. В начале 1820 г. у Вяземского и Орлова почти одновременно появилась мысль издавать журнал не в столице, а в каком-нибудь другом городе (23). Их замыслы не получили практического воплощения. Помешали не столько затруднения, чинимые со стороны властей и цензуры, сколько недостаточный профессионализм и отсутствие настойчивости со стороны Вяземского и его окружения.
Летом 1820 г. Вяземский пытался опубликовать в журнале "Сын Отечества" свои переводы протоколов заседаний польского сейма, но не получил официального согласия императора. Не удалось воплотить в жизнь и замысел создания общества для обсуждения путей отмены крепостного права в 1820 году. Идея Вяземского получила заметный отклик среди петербургского общества. Весной, когда Вяземский прибыл в столицу для отчета перед императором о работе над проектом "Государственной уставной грамоты Российской империи", он принял участие в составлении и подаче записки Александру I с просьбой о разрешении создать подобное общество. Помимо него, в этом участвовали братья Тургеневы, ряд сановников (43-летний командир гвардейского корпуса генерал И. В. Васильчиков, 33-летний исполняющий обязанности генерал- квартирмейстера Главного штаба князь А. С. Меншиков, 38-летний бывший командир оккупационного корпуса во Франции граф М. С. Воронцов). Имел отношение к этому проекту и такой своеобразный деятель, консерватор и просветитель одновременно, как В. Н. Каразин. Первоначально император отнесся к этой инициативе благосклонно, но затем запретил продолжать уже начавшийся сбор подписей (24).
Личный опыт Вяземского, полученный в Варшаве, показывал, что "союз между гражданином и троном" в том виде, как это ему представлялось, не получается. Формально конституция Царства Польского 1815г. полностью реализовывала тот набор политических реформ, о которых мечтал Вяземский: она определяла принципы и порядок отправления верховной власти, подчеркивая суверенитет народа; представительное правление в лице сейма было наделено законодательной властью; провозглашалась независимость судей и ответственность чиновников всех рангов за соблюдение законов; существовало избирательное право; гарантировались свобода печати, равенство всех перед законом и неприкосновенность личности. Учитывая, что в Польше крепостное право было отменено в 1807 г., можно сказать, что этот перечень исчерпывал все то, чего хотели в первой четверти XIX в. самые радикальные сторонники преобразований в России. Но реальности варшавской жизни вызвали у Вяземского энергичный протест. Он был недоволен медлительностью императора и его приближенных в проведении реформ, но был готов это терпеть. Гораздо больше его
стр. 73
негодование возбуждали дикие и зачастую бессмысленные проявления "административного рвения". Объясняя свои настроения А. И. Тургеневу, он писал: "Для меня секира самовластия ничего: она действует на площади народной, и для того (т.е. потому.- П. А.)'у нас нет жизни народной, общественной... Но бесят меня эти булавки самовластия, преследующие нас в самих убежищах, где мы думаем укрыться от железной руки правительства, бесит меня эта мелочная попечительность его, котсрая с глаз меня не спускает ни в кабинете моем, ни за столом приятельским. Я понимаю, что можно привыкнуть к мечу, висящему над головой вечно, но вечно сидеть на иголках невозможно... Иногда у меня кровь от этих булавок кипит как самовар... Эта запекшаяся кровь- болячки моей независимости" (25).
В Варшаве Вяземский неоднократно возвращался к мысли об отставке или перемене места службы, но раньше чем он решился на это, по приказу императора в апреле 1821 г. был уволен со службы за то, что держался "принципов, не согласных с видами правительства" (26). Сделано это было в оскорбительной форме. Он находился в отпуске и неожиданно получил письмо Новосильцева с извещением об увольнении со службы и запрете возвращаться в Варшаву. Карамзин пытался ходатайствовать за него перед императором. Вяземский не чувствовал за собой никакой вины перед властью и отказался воспользоваться полученным разрешением вернуться на службу в любое место, кроме Варшавы. Негодуя на проявленную несправедливость, он сделал демонстративный шаг - в мае 1821 г. подал прошение об увольнении от занимаемой с 1811г. должности камер-юнкера. Последующее десятилетие Вяземский жил в Москве, находясь в качестве опасного вольнодумца под негласным полицейским наблюдением (27).
Главной идеей его публицистики "московского" периода была мысль об особой роли литературы в развитии общества. В крупнейшем опубликованном произведении этого периода - "Известии о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева" он писал: "Можно охладеть к удовольствию и к наслаждениям честолюбия; но какое сердце возвышенное не забьется с живостью и горячностью молодости при священной мысли о пользе? А кто более писателя-гражданина может служить ей успехом! Побудитель. образованности, вещатель истин высоких для народа, чувствований благородных, правил здравых, укрепляющих свое государственное бытие голосом наставлений, поражающего негодованием или метким словом осмеяния, целитель пороков невежественных и предубеждений легкомысленных или закостенелых, сих язв заразительных, убивающих в народе начала жизни, писатель всегда бывает благотворителем сограждан, вожатым мнения общественного и союзником бескорыстным мудрого правительства" (28).
Новым в его трактовке было то, что покровительство властей не считалось само по себе благотворным. Вяземский выдвигал мысль о независимости писателя от власти, эта независимость только и может быть гарантией прочности союза "писателя-гражданина" и правителя. По его мнению, опыт прошлого и настоящего должен научить писателя "дорожить независимостью и служить одной истине, а не лицам, как они ни щедры на обольщения, и как она ни скупа и ни медленна в наградах" (29).
О настроении Вяземского можно судить по его переводу отрывка из книги французского либерального деятеля эпохи Реставрации Ф. Гизо "О правительстве Франции до современного министерства", работу над которым он начал еще в Варшаве. Отмечая, что рассуждения французского историка "могут быть применимы и вне Франции", он выбрал то место из злободневной книги, где говорилось об оценке оппозиционных выступлений молодежи. Русского переводчика прежде всего привлекла оценка современной эпохи: "Свет колеблется ныне, и мы еще сами колеблемся между двумя путями: один продолжен вперед, к грядущему, исполненному надежд, другой подается назад и сбивает нас в прошедшее". 30-летний Вяземский, вслед за Гизо, пишет: "Без сомнения, не с тем чтобы идти по последнему и избрать систему стоячую или обратную, молодежь любит учение, занятия и оказывается трудолюбивою и прилежною".
Как и французский либерал, он считал, что традиционные обвинения
стр. 74
консерваторов по адресу молодого поколения пристрастны, и призывал власть имущих: "Разберите поступки, коими подвергалась молодежь в течение пяти лет и за кои строжайше была она обвиняема, вы уверитесь, что они проистекают от волнения нравственной потребности, которая с самого детства лишена пищи, порывается насытиться и усмирилась бы удовлетворением". Вяземский не собирался выступать в роли ниспровергателя всех старых порядков и считал, что единственным разумным подходом может быть только один: "Внушайте молодым людям уважение к прошедшему, но не требуйте от них, чтобы они прошедшим ограничивались... Не должно запрещать ей ничего полезного, основательного: во всех случаях имеет она (молодежь. - П. А.) право на Истину, на искание Истины" (30).
На пути литературных трудов Вяземского к читательской аудитории стояла цензура. Уже в 1818г. он горько шутил: "Я здесь у государя в Варшаве выпрошу вместо чина или креста открытый лист в печать, а то право силы нет: меня, как чуму, никуда не пускают" (31). После увольнения со службы цензура для Вяземского стала едва ли не главным воплощением деспотизма и невежества в стране. Он же для этого ведомства был одним из самых беспокойных авторов, одной фамилии которого достаточно для особо придирчивого отношения к рукописи.
В конце 1822г. Вяземский предпринял беспримерный для его времени шаг - попытался вступить в борьбу с цензурными преследованиями, опираясь на нормы существовавших законов. Непосредственным поводом послужило запрещение цензором А. И. Красовским его очерка "О двух статьях, напечатанных в ?Вестнике Европы"". Вяземский подал жалобу в Главное правление училищ, в которой ссылался на ст. 40 цензурного устава 1804 г., предоставлявшую сочинителям и издателям право обжалования действий цензоров. По его мнению, запрещенное произведение не подпадало под требования ст. 18 и 19 Устава, направленных против публикации материалов, которые "оскорбляли личную честь граждан, благопристойность, нравственность", "ясно опровергали бытие Бога" или были направлены "против веры и Отечества". Жуковский и А. И. Тургенев, через которых Вяземский хотел передать жалобу, рекомендовали ему действовать путем подачи письма на имя министра народного просвещения. Недовольный их реакцией, он назвал их ответ "вздорным", доказывая, что главной целью жалобы было не решение вопроса о публикации конкретной статьи, а борьба против ограничения той свободы слова, которая допускалась существующим цензурным уставом. Вяземский писал своим петербургским друзьям: "Министру мне писать не следует, ибо Устав не ту дорогу показывает; могу писать к нему после.., ибо в Уставе не сказано, где жаловаться на решение правления училищ. Тут я могу требовать дополнения, опираясь на том, что в исках прав гражданских на собственность бывают апелляции на решение нижних инстанций. Могу доложить министру, что собственность ума - также собственность, коею пользоваться можно, соглашаясь с существующими положениями и узаконениями; доложить ему, что в Уставе цензурном предписываются не только правила для цензора, но заключаются также и права гражданства автора в республике словесности и прочее" (32).
Главное правление училищ рассмотрело жалобу Вяземского в мае 1823 г. и отклонило ее, фактически уйдя в своем решении от поставленной в ней проблемы- права цензора и автора, границы власти первого. Так закончилась едва ли не единственная в эпоху Александра I попытка, действуя в рамках цензурного законодательства, выступить в защиту "притесненных авторских прав, Высочайшем постановлением утвержденных" (33).
Основные этапы общественной биографии Вяземского в правление Александра I близко совпадают с хронологическими рамками основных периодов в развитии движения декабристов: активизация общественной деятельности после наполеоновских войн (1815-1817гг.)- с деятельностью "Союза спасения"; варшавский период (1818-1821 гг.) - с деятельностью "Союза благоденствия"; московский период (1821-1825 гг.) - с существованием Северного и Южного обществ. Что касается теоретических взглядов Вяземского, то они в своей основе совпадали с идеалами членов
стр. 75
тайных обществ, но в этот период и правительство в лице Александра I и его приближенных исходило из этих же посылок. Все, что делал или пытался делать Вяземский как общественный деятель в десятилетие 1815- 1825 гг., как и в предшествующий и в последующий периоды, почти целиком укладывалось в то, что предлагал делать своим членам устав "Союза благоденствия". Но это объяснялось не влиянием тайной организации, а тем, что ее устав фиксировал те формы общественной активности, которые уже стали традиционными. Новым было то, что выдвигалась идея о необходимости тайного руководства центра для организации такой деятельности. Будущие декабристы в своем развитии прошли два важных рубежа, отделивших их от других общественных деятелей. Во-первых, это создание тайных политических обществ, которые должны были оказывать политическое влияние помимо правительства. Второй - вывод о том, что можно и нужно действовать силой против существующий власти. Насколько справедлива устойчивая репутация Вяземского в историографии как "друга декабристов" и "декабриста без декабря", можно определить только после того, как будет выяснено его отношение к этим двум идеям (34).
По его собственному свидетельству, в Москве его пытались завербовать в члены тайного общества А. А. Бестужев и А. И. Якубович; Вяземский отказался вступить. Скорее всего, это происходило во второй половине 1824 года. К этому времени он отрицательно относился к самой идее создания тайных обществ, отвергая диктат и контроль над личностью, исходили ли они от правительства или от вождей конспирации. В связи с этими переговорами Вяземский отмечал в "Записной книжке": "Я всегда говорил, что честному человеку не следует входить ни в какое тайное общество... Всякая принадлежность тайному обществу есть уже порабощение личной воли своей тайной воле вожаков. Хорошо приготовление к свободе, которое начинается закабалением себя".
Весьма скептически относился Вяземский к тому социальному слою, к которому принадлежали почти все члены тайных обществ - офицерской молодежи. О ее политических представлениях и умонастроениях он писал: "Головы военной молодежи ошалели в волнении. Это волнение: хмель от шампанского, выпитого на месте в 1814 году. Европейцы возвратились из Америки со славою и болезнью заразительною: едва ли не то же случилось с нашею армиею? Не принесла ли она домой из Франции болезнь нравственную, поистине "французскую болезнь". Эти будущие преобразователи образуются утром в манеже, а вечером на бале". В 1829 г. он почти в тех же словах отозвался о флигель-адъютантах Николая!: "Вы... облекаете доверенностью гвардейского офицера, который созрел для государственных понятий на манежах или петербургских гостиных".
Настороженно относился Вяземский к идее "военной революции". Он с симпатией встретил события в Испании, Неаполе и Пьемонте и восстание Семеновского полка. Но само участие армии в политической жизни и возможные последствия этого вызывали у него опасения. Они состояли в том, что "действо штыков дело пагубное не от того, что воины были непросвещеннее и безнравственнее других, но от того, что опасно видеть вооруженную силу, представляющую себя и силу управляющую. В современных революциях такие злоупотребления, так сказать, не были во зло употреблены, а напротив в пользу народов. Но кто может поручиться, что другие армии, следуя данным примерам, но не к одной цели следуя, не поднимут знамени мятежа в пользу безначалия воинского или какого-нибудь атамана, непосредственного приемника всякого безначалия".
Закономерным следствием таких взглядов стало отношение Вяземского к событиям 1825 года. Некоторые из его отзывов, осуждающих власти, давно стали хрестоматийными. Но взятые сами по себе, без учета всех мыслей Вяземского, они не передают сути его позиции. Хотя он возмущался самим ходом следствия и суда над декабристами, но необходимость и право власти на подавление восстания и наказания его участников под сомнение не ставил. Он записал в "Записной книжке": "Правительство имело право и обязанность очистить, по крайней мере на время, общество
стр. 76
от врагов настоящего устройства, и обширная Сибирь предлагала ему свои безопасные заточения. Других должно было выслать за границу, и Европа и Америка не устрашились бы наводнения наших революционеров". О руководителе восстания Черниговского полка Вяземский записал: "Муравьев по одному возмущению своему уже подлежит казни, ожидающей государственных преступников". Точно так же он рассуждал о польском восстании 1830г.:
"Я уверен, что все это происшествие- вспышка нескольких головорезов, которую можно и должно было унять тот же час, как то было 14 декабря... Зачем же верные войска выступили из Варшавы?.. На что же держать вооруженную силу, если не на то, чтобы хранить порядок и усмирять буйства? Как бросить столицу на жертву нескольким головорезам, ибо нет сомнения, что большая часть жителей, то есть по крайней мере девять десятых, не участвовала в мятеже? Что вышло бы, если бы 14-го декабря государь выступил бы из Петербурга с верными полками?" (35).
По отношению к осужденным Вяземский проявил милосердие и благородство, стараясь как мог облегчить их участь. Но если строить предположение, что бы произошло если бы события декабря 1825 г. разворачивались иначе, то можно с полным основанием утверждать, что Вяземский был бы в оппозиции к новой власти. Он не смог бы примириться с узурпацией власти, даже ради благих помыслов.
В начале 1825г. Вяземский смог реализовать свою давнюю мечту- иметь собственный печатный орган. Поскольку воспитание и образование исключали привычку к долгой и упорной черновой работе, то для этого был необходим компаньон. Им стал 28-летний выходец из курских купцов Н. А. Полевой, основавший журнал "Московский телеграф". На первых порах подлинным руководителем журнала был сам князь. На протяжении трех лет сотрудничества в журнале Вяземский развернул публицистическую деятельность с невиданной для него и до того и после интенсивностью, опубликовав с 1825 по 1827 г. около сорока статей.
Наиболее полно его политические взгляды того времени выражает статья "Отрывок из биографии Каннинга". По форме она была откликом на смерть премьер-министра Великобритании, известность которого в Европе определялась в первую очередь его шагами по признанию независимости Греции и испанских колоний в Латинской Америке. Эти меры нанесли смертельный удар политике Священного Союза. Для консервативных деятелей всей Европы фигура британского премьера стала воплощением разрушительных идей, получивших опору в государственной мощи Альбиона. Под пером Вяземского Дж. Каннинг выступал как идеал государственного деятеля, следующего требованиям "разума" и "духа времени", "человека, исповедующего правила политики великодушной и просвещенной".
В статье "Письмо из Парижа", которая была написана в Москве по материалам из французских газет и писем живущих во французской столице друзей, Вяземский демонстрировал полезность народного представительства на примере одного из лидеров парламентской оппозиции в период Реставрации генерала М. Фуа. Он представил яркую картину парламентской деятельности героя наполеоновских войн: "Лучшая награда за заслуги
стр. 77
и кровь, пролитую им в сражении, была для него доверенность сограждан и избрание в члены представительной палаты. На сем поприще развивались в воине дарования необыкновенные: красноречие мужественное, блестящее и пламенное, познания глубокие по всем предметам управления гражданского, равно и по предметам хозяйства политического. Как часто, представитель славы Французской армии, увлекал он слушателей порывами благородного негодования и живого участия, защищая выгоды своих сподвижников. Не всегда удавалось ему удерживать за собой победу, но слова его раздавались по всей Франции, и личная слава его заграждала невольным почтением уста противников, побеждавших его в свою очередь большинством голосов". В этих словах явно отражалось сравнение с судьбой уволенных из армии представителей русской военной славы. Таким, как А. П. Ермолов и М. Ф. Орлов, гражданское поприще в России было закрыто.
В условиях, когда в России парламентская трибуна оставалась только далекой мечтой, Вяземский постоянно обращался к мысли о роли литератора как носителя просвещения и выразителя общественного мнения. В качестве воплощения своего общественного идеала он называл французское общество "в царствование Людовика XV и Людовика XVI до начала революции", когда литераторы-просветители "всемогущее влияние... имели не только на общую образованность народа, но и на частные мнения и привычки общества. Парижское общество было тогда республикою, управляемою олигархией сего города, составленною из умных людей и литераторов". Реальное положение писателя в русском обществе Вяземский оценивал невысоко. В статье "Сочинения в прозе В. Жуковского" он писал: "У нас в оном нет ему (писателю.- 77. А.) места. По светскому уложению нашего общества, авторство не есть звание, коего представительство имеет свои права, свой голос и законный удел на съезде чинов большого света. Писатель в России, когда он не с пером в руках, не в книге своей, есть существо отвлеченное, метафизическое: если он хочет быть существом положительным, то имеет он еще в запасе постороннее звание, и сия... роль затмит и перевесит главную" (36).
Это наблюдение основывалось на личном опыте Вяземского. Как только утихло негодование, вызванное его увольнением из канцелярии Новосильцева, он вновь стал размышлять о возможности и необходимости возвращения на государственную службу. Чем дальше, тем больше жизнь заставляла его разочаровываться относительно степени влияния литературы на русское общество. Уже в августе 1824г., еще до начала издания "Московского телеграфа", Вяземский писал А. И. Тургеневу: "Как дубине Петра Великого, которая не сошла с ним в гроб, бояться прозы и стишков какого-нибудь молокососа? Никакие вирши не проточат ее! Она, православная матушка наша, зеленеет и дебелеет себе так, что любо! Хоть приди Орфей возмутительных песней, так никто с места не тронется! Как правительству этого не знать? Как ему не чувствовать своей силы? Все поэты, хоть будь они тризевные, надсадят себе горло, а никому на уши ничего не напоют. Мне кажется, власти у нас так смешно огрызаться, как нашему брату- шавке смешно скалить зубы... Во Франции, в других землях- другое дело... У нас необозримое, мало того что непроходимое расстояние разделяет власть от нас" (37).
К началу 1825г. он окончательно решил вернуться на службу. Но события 1825г., подозрительное отношение к нему нового императора, смерть постоянного заступника перед властями Карамзина задержали это возвращение. В 1827-1828гг. на Вяземского было подано несколько доносов, в которых его называли едва ли не главой московских вольнодумцев. Это вынудило его отказаться от участия в "Московском телеграфе" и задуматься о возможности эмиграции. Одним из важнейших факторов, которые определили выбор Вяземского между государственной службой и эмиграцией, было сохранение социального статуса семейства. Мысль о том, что он обязан обеспечить своим детям не менее достойное место в обществе, чем получил сам от родителей, не покидала его. В 1828 г. он писал по поводу
стр. 78
доносов: "Когда лета мои позволяли мне беспечно ограничивать свое будущее в самом себе, я был равнодушен к неприятностям и настоящего, но ныне, когда звание мое отца семьи и годы возрастающих детей моих обращают мое попечение на участь, их ожидающую, столь неминуемо зависящую от моей, я уже не могу позволить себе равнодушно смотреть, как имя мое... служит любимою целью и постоянным игралищем тайных недоброжелателей". Об этом же напоминал ему Д. Н. Блудов: "Осторожность также обязательна, особенно для отца семейства". В 1830г. Вяземский писал о судьбе сосланных декабристов А. И. Тургеневу, хлопотавшему о помиловании жившего в эмиграции брата Николая: "Если миловать, так миловать скорее тех.., которых жизнь - какая-то живая смерть, не политическая, не умозрительная, но положительная смерть, которая родит живую смерть, как у Муравьева, Трубецкого и других, наживших или приживших детей, для коих нет будущего" (38).
Чтобы реабилитировать себя в глазах власти, Вяземскому пришлось вести напряженную борьбу. Единственным выходом для него было обращение с просьбой об оправдании к самому императору. В конце 1828 - начале 1829г. он сочинил "Записку о князе Вяземском, им самим составленную", которую называл "Моя исповедь". В ней он упоминал о недоброжелательстве и происках литературных противников как об источнике своих бед и ошибочного мнения о нем властей, но подробно эта тема в записке не развивается. Главное внимание было уделено описанию своих взаимоотношений с властью. Рассказывая о своей службе в Варшаве, Вяземский подчеркивал, что он разделял взгляды, не чуждые императору Александру I. Только после изменения политического курса императора, которое он относил к периоду конгресса Священного союза в Троппау, "из рядов правительства очутился я невольно и не тронувшись с места в рядах... будто оппозиции. Дело в том, что правительство перешло на другую сторону. В таком положении все слова мои (действий моих никаких не было), бывшие прежде в общем согласии с господствующим голосом, начали уже отзываться диким разногласием. Эта частная несообразность, несозвучность была большинством выдаваема за мятежничество".
Доказательства полезности и необходимости гласного выражения общественного мнения, даже если оно расходится с взглядами правительства, являлись ведущей темой "Записки о князе Вяземском...". Он постоянно обращался к этой мысли: "Неужели равнодушие есть добродетель, неужели гробовое бесстрастие в России может быть для правительства надежным союзником? ...Мелкие прислужники правительства, промышляющие ловлей в мутной воде, могут... ему передавать сплетни и отравлять их ехидною примесью от себя. Но правительство довольно сильно и должно быть довольно великодушно, чтоб сносить с благодарностью даже несправедливые укоризны, если они внушены прямодушием".
В "Исповеди..." встречается и тезис, прочно вошедший в систему его взглядов, - о наказании только по решению суда и согласно закону. Именно на нем он основывал просьбу о высочайшем оправдании. Он обращался к императору с вопросом: "Разве обесчестить человека не есть наказание, и тем тягостнее, когда оно не гласно. Гласная несправедливость носит в себе предохранительное и удовлетворительное противоядие, которое спасает жертву, ей подпавшую; но полугласность, как удар незримого врага, неизбежим и неотразим. Но поносительное для меня отношение графа Толстого известно во многих канцеляриях. Разве такая оскорбительная полугласность не есть лютейшее наказание для человека, дорожащего своим именем? Судебным порядком я не мог подлежать наказанию. Следовательно, я был наказан без суда и без справедливости... Это последствия отступлений от правосудия". Использовал он и другой вывод, который был основой его представлений о правах человека. "Замечу, что правительство, стесняя мои занятия литературные, - писал он, - лишает меня, таким образом, права пользоваться моею собственностью на законном основании (выделено мной.- 77. А.)".
Завершалась "Записка о князе Вяземском..." выражением готовности вернуться на государственную службу и быть одновременно и добросовестным
стр. 79
чиновником и выразителем общественного мнения перед лицом правительства: "Мог бы я по совести принять какое-нибудь место доверенное, где употреблен бы я был для редакции, где было бы более пищи для умственной деятельности, чем для чисто административной или судебной... Я не хотел бы по крайней мере на первый раз быть действующим лицом, ...а лицом советовательным и указательным, одним словом, хотел бы я быть при человеке истинно государственным служебным термометром, который мог бы и ощутить и заставлять" (39).
Только через год, в апреле 1830 г., Вяземский получил разрешение вернуться на службу. Вплоть до конца правления Николая! деятельность Вяземского протекала в финансовом ведомстве. Первоначально он был чиновником особых поручений при министре Е. Ф. Канкрине. В августе 1830 г. Вяземский был назначен членом общего присутствия Департамента внешней торговли, а с конца 1832г. на протяжении 14 лет был вице- директором этого департамента. Сама по себе служба приносила ему мало удовлетворения. Он жаловался в письме И. И. Дмитриеву: "Я определен именно в такое министерство, в котором у меня руки связаны и буду действовать вопреки способностям своим. Впрочем, творю волю не мою, а волю пославшего меня. Между тем, дела не делай, а от дела не бегай. Служба моя не занимает действительно, а отрицательно, то есть мешает заниматься литературою. Несколько часов утра, проведенных ежедневно в департаменте, наводит на весь день какую-то тупость в понятиях и охлаждение в умственной деятельности" (40).
По собственному его выражению, "тянув лямку в департаменте", Вяземский не оставлял мысли о необходимости издания печатного органа для воздействия на общество. Летом 1830 г. он заносил в "Записную книжку": "Хорошо воскресить бы журнал Новикова, предполагаемый журнал Фонвизина, журнал честного жандармства, в котором бездельники видели бы свои пакости, из коего правительство узнавало бы, что у него дома делается". Сам Вяземский был далек от мысли, что подобное издание должно носить оппозиционный характер. Наоборот, он особо обращал внимание на то, что "в этом журнале не должно быть выходки современного либерализма, он должен быть издаваем в духе правительства, в духе нашего правления, если только не входит в дух его защищать служащих бездельников... Можно даже не трогать и даже не должно трогать злоупотреблений по законодательной и судебной части, одним словом, почитать корни, а касаться злоупотреблений по одной исполнительской, административной части, земской. И тут была бы большая польза. Гласность такое добро, что и полугласность божий свет. В тюрьме, лишенной дневного света, и тусклая лампада благодеяние и спасение" (41).
Для доказательства своей точки зрения Вяземский обратился к проблемам внешней политики. В 30-е годы в европейской печати усиливалась критика русской политики. На это весной 1833 г. Вяземский откликнулся запиской "О безмолвии русской печати". В ней доказывалась необходимость аргументированно отвечать на такие выпады зарубежных изданий. Образцом дальновидной и эффективной политики в вопросах печати он называл действия Наполеона и Екатерины II. Главное практическое предложение Вяземского состояло в том, что правительство должно выпускать "на русском языке журнал под своим руководством, с двойной целью: это журнал должен был бы стать посредником между Европой и Россией, между правительством и народом". Последнюю цель он раскрывал наиболее подробно, считая, что она позволит решить проблему отношений между властью и просвещенной личностью во взаимных интересах. Это решение представлялось так: "Все талантливые люди присоединились бы к подобному предприятию: оно обрело бы и поглотило бы в своей деятельности все индивидуальные деятельности, которые теперь проявляют себя изолированно, разобщенно, не сознавая своего призвания; видя, что правительство обходится без них... Подобный журнал сразу же парализовал бы все фрондирующие и противоречащие элементы среди молодых литераторов, так как открытое правительством поприще для талантов удовлетво-
стр. 80
рило бы честолюбие всех и дало бы возможность развивать способности на законном основании" (42).
Те идеи, которые владели Вяземским в 20-е годы, остались неизменными - власть должна действовать, опираясь на закон, а не на произвол своих представителей; согласовывать свои действия с общественным мнением; поощрять развитие просвещения и печати как главного его носителя;
обеспечить просвещенной части общества свободу "опубликования своих мыслей" в соответствии с существующими законами; свобода печати как форма реализации интеллектуальной собственности. В 30-е годы изменилась та сфера, в которой он пытался их реализовать. От упований на независимую деятельность журналиста и литератора он окончательно обратился к надеждам на усилия думающего о "благе страны" правительства.
Служба в Министерстве финансов позволила Вяземскому частично реализовать свои идеалы. С 1825 г. при Департаменте внешней торговли выпускалась "Коммерческая газета". Первоначально это было сухое казенное издание, в котором помещались прейскуранты, списки приходящих и уходящих кораблей и другие подобные материалы. С июля 1830 г. Вяземский стал ее фактическим руководителем. В "Коммерческой газете" появились новые рубрики (обзорные статьи об экономике разных стран, письма читателей, заметки об отдельных событиях, рецензии на экономическую литературу). Это сделало ее более живой и разнообразной. Она имела успех у читателей. В 1825г. тираж составил 433 экземпляра, в 1831г. было распространено 934 экземпляра. В газете и ряде других изданий публиковались статьи Вяземского по экономическим вопросам. В них популяризировался курс, проводимый Канкриным. Особо подробно автор разбирал вопрос о целесообразности развития промышленности в земледельческой России и сохранения протекционистского тарифа, введенного в 1822 году (43).
Внешне положение Вяземского в бюрократическом мире укреплялось: в декабре 1848 г. он получил орден Станислава I степени, в 1846 г. был назначен директором Заемного банка, в мае 1853 г. стал членом совета Министерства финансов. Но это не радовало его. Комментируя свои служебные успехи, он писал: "Меня герметически закупоривают в банке и говорят: дыши, действуй. Вероятно, никто не встречал нового назначения с таким меланхолическим чувством, как я. Впрочем, все мои ощущения, даже и самые светлые и радостные, окончательно сводятся во мне в чувство глубокого уныния". Это чувство порождалось глубокой неудовлетворенностью своим положением, которое не позволяло воплотить в жизнь выношенные представления и идеалы. Он писал в "Записной книжке": "Что дано мне от природы -в службе моей подавлено, отложено в сторону; призываются к делу, применяются к действию именно мои недостатки... Было бы это случай, исключение, падающее на мою долю - делать нечего, беда моя, да и только... Но дело в том, что это общее правило, и мое несчастие есть вместе и несчастие целой России". Нелестно характеризовал Вяземский приближенных Николая I: "Лучшие из них имеют патриотизм официальный, они любят свое министерство, своей департамент, в котором для них заключается Россия". Так же отрицательно отзывался он и о личности самого монарха: "Нам следует опасаться не революции, но дезорганизации, разложения... Людовик XIV говорил: "Государство -это я!". Кто-то другой мог бы сказать еще более верно: "анархия - это я!" (44).
Разочарование в практических делах Николая I и его приближенных сочеталось у Вяземского со все более растущим отчуждением от новых явлений в общественной жизни. Весьма скептически он относился к охватившему образованную часть общества увлечению немецкой философией. В августе 1833 г. Вяземский писал склонному к ней А. И. Тургеневу: "Я именно просил тебя не впутывать меня в эту философию... Я не дам шиллинга за всего вашего Шеллинга, не потому, что не уважаю его- уважаю всякое действующее лицо в сфере умственной деятельности; но потому, что не понимаю его и слишком стар, чтобы учиться понимать... Ты досадил мне своею немчурностью". Он совсем не проявлял интереса к разного рода формам утопического социализма, ограничиваясь ироническими высказываниями: "Он (П. Я. Чаадаев. - П. А.) в Москве кажется сен-симонствует".
стр. 81
В 1832г. Вяземский еще пытался выступить в защиту запрещенного журнала "Европеец" и его издателя И. В. Киреевского. Через два года он вполне сочувственно отзывался о закрытии властями "Московского телеграфа", а в 1836г.- о запрещении "Телескопа". В 1834г. Вяземский публично отказался от участия в "Библиотеке для чтения", а через два года писал: "Лакейский тон нашей критики усиливается с каждым днем все более и более. И вся эта лакейщина сосредотачивается теперь в лакейской Смирдина, за уничтожением прочих лакейских Телеграфа и Телескопа". Через десять лет, в 1846 г., он замечал в связи со смертью Полевого: "Полевой имел вредное влияние на литературу... пагубный пример его переживет и, вероятно, надолго. "Библиотека для чтения", "Отечественные записки" издаются по образцу и подобию его. Полевой у нас родоначальник литературных наследников, каких-то кондотьери, ниспровергателей законных литературных властей. Он из первых приручит публику смотреть равнодушно, а иногда и с удовольствием, как кидают грязью в имена, освященные славою и общим уважением, как, например, в имена Карамзина, Жуковского, Дмитриева, Пушкина. Белинский - Полевой, объевшийся белены" (45).
Для Вяземского журнальная трибуна была способом распространения просвещения и местом гласного обсуждения важнейших общественных проблем. Действительность чем дальше, тем больше приносила примеры другого рода. На его глазах все больше набирало силу стремление к коммерциализации журнального дела, порождавшее самые грязные методы борьбы с конкурентами, готовность угождать самым темным вкусам публики, заискивание перед властью и другие нечистоплотные методы борьбы за рынок читателей'и подписчиков. Последствия этого Вяземский неоднократно испытывал на себе. Все это было оборотной стороной роста числа периодических изданий и их влияния на общество. Примириться с этим он не мог. Постепенно затухает журналистская деятельность Вяземского. Последней крупной попыткой использовать журнальную трибуну стало его участие в 1830-1831 гг. в "Литературной газете". Количество публикаций Вяземского в ней уступало только числу материалов самих издателей- А. А. Дельвига и О. М. Сомова. Выступления Вяземского в "Литературной газете" в основном были направлены против тех, кто воплощал в его глазах "торговый дух" в журналистике и литературе: Ф. В. Булгарина, Н. И. Греча, Н. А. Полевого. Просвещенное дворянство, к которому он сам принадлежал, являлось для него главным и единственным носителем просвещения в России. Потомок Рюриковичей писал с гордостью: "По ком знает и судит нас Европа, по ком признает нас народом, скоро догнавшим народы, временем нас опередившие? По тем же аристократам, к коим должн принадлежать и литературная аристократия и которые, начиная от князя Кантемира до наших дней современников, были с честью и блеском представителями русского дворянства в кабинетах Монтескье, Вольтера, Шато-бриана и в гостиных лучшего общества во всей силе и в просвещенном значении слова сего" (46).
После прекращения сотрудничества весной 1831 г. в "Литературной газете" Вяземский ограничился публикацией стихотворений в разных альманахах и сборниках. В 1837г. статьи его публиковались в журнале "Современник", а в 1847 и 1850-1851 гг. в "Москвитянине", но они остались не замеченными современниками.
На снижении общественной активности Вяземского в 30-40-е годы сказывались психологические причины, связанные с тяжелыми личными переживаниями. На протяжении 1835-1849гг. он потерял трех дочерей (Прасковью, Надежду, Марию). Редел круг тех, кого он считал лучшей частью дворянства и всего русского общества. Одних унесла смерть (Карамзин, В. Л. Пушкин, Давыдов), между другими порвались дружеские отношения. Даже память своего кумира - Карамзина они не смогли увековечить должным образом. В январе 1827 г. Вяземский писал А. И. Тургеневу: "Ведь стыдно же, что из круга просвещенных друзей Карамзина, из почетного легиона народа русского, не раздастся ни один голос, прерывающий гробовое молчание. Воля Ваша, это равнодушие, преступная беззаботливость" (47).
стр. 82
Еще более заметно проявилось снижение общественной активности друзей Вяземского в связи с дуэлью А. С. Пушкина. Три старших друга великого поэта - Вяземский, Жуковский и А. И. Тургенев, которые на протяжении всей жизни пытались выступать в роли его наставников, находились в Петербурге, но ничего не смогли сделать для предотвращения трагедии.
Три десятилетия, прошедшие с того момента, когда был основан "Арзамас", были временем постепенного, но неуклонного распада того круга, в котором Вяземский сформировался как общественный деятель. В 1833г. В возрасте 40 лет он писал другу молодости и арзамасцу Д. Н. Северину: "Все не то, что было. И мир другой, и люди кругом другие, и мы сами выдержали какую-то химическую перегонку... Смотришь на все со стороны и не только нет нигде знакомых впечатлений, но и не доищешься знакомых воспоминаний. Некому сказать ты, нечего назвать наше" (48).
Но представители этого дворянского просветительства не исчезли с общественно-политической арены. Главной сферой приложения их усилий стали придворная жизнь и государственная служба. Наиболее типичен пример трех арзамасцев, занимавших министерские посты: Блудова (с 1832г. министр внутренних дел), Д.В.Дашкова (с 1832г. министр юстиции), Уварова (с 1833г. министр народного просвещения). Они оказывали определенное, хотя не решающее влияние на правительственный курс при Николае I, олицетворяя его реформаторское направление. Весьма заметную роль в качестве наставника наследника престола играл в 30-е годы Жуковский. Свойственная с самого начала друзьям и единомышленникам Вяземского "гувернаменталистская" тенденция, их надежды на власть во главе с просвещенным монархом, с особой силой проявились именно в это время.
Не был исключением из этого числа и Вяземский. Его эволюция шла в том же направлении, что и жизненный путь его друзей по "Арзамасу" - от просветительских настроений и литературно-общественной деятельности к превращению в служителей государственного аппарата. Но его дорога оказалась длинные и извилистее, а отношения с властью более драматическими и конфликтными чем у Блудова, Дашкова, Жуковского, Уварова.
Весной 1848 г. он передал наследнику престола записку о цензуре. Ее суть сводилась к тому, что "правительство должно в известном размере и в определенных границах допустить некоторый простор для выражений мнений и для рассмотрения общественных вопросов, с тем только, чтобы эти мнения и разрешения вопросов согласовывались с началами, признанными самим правительством". Перечень конкретных предложений включал строгое соблюдение требований цензурного устава и ликвидацию цензурных ограничений со стороны отдельных ведомств; учреждение "особого высшего управления цензуры", независимого от отдельных министерств, во главе которого надо поставить "одного из способнейших государственных людей, не только образованного и преданного пользе са- модержавца и его подданных", но и имеющего "особенную доверенность государя"; снятие ограничений на увеличение числа печатных изданий, что должно подорвать неоправданную монополию существовавших журналов. Но главным оставалось то, что он предлагал и в 30-х годах- создать печатный орган, который бы объединил лучшие силы общества под контролем власти. "Правительство, под ведением высшего управления цензурного, должно,- говорилось в записке,- иметь свой всеобщий журнал политический и литературный, свою всеобщую ежедневную газету литературную и политическую, куда стекались бы все сведения, все указания, которые правительство хочет распространить в народе, и все литературные силы будущих поколений" (49).
В эпоху Николая I Вяземский не смог воплотить в жизнь свои идеалы на государственной службе. Но он дожил до вступления на престол воспитанника его друга и единомышленника Жуковского- Александра II. Новое царствование дало ему возможность осуществить то, что он не мог сделать раньше. В июле 1855г. министр народного просвещения А. С. Норов обратился к императору с просьбой о назначении Вяземского на пост товарища министра народного просвещения. В августе 1855г.
стр. 83
Вяземский в чине действительного статского советника занял этот пост. На него были возложены все обязанности по управлению цензурными делами.
Под руководством Вяземского Министерство народного просвещения делало первые шаги по расширению гласности и свободы печати в эпоху "великих реформ". В качестве начальника Главного управления цензуры он обновил состав цензоров, пригласив на эту должность таких писателей как И. А. Гончаров и И. И. Лажечников. Благодаря смягчению цензурного контроля стало быстро расти число периодических изданий, расширялись программы уже существующих журналов и газет. В своей деятельности Вяземский исходил из тех идей, которые высказывал в предшествующую эпоху. Верность этим взглядам показывает его записка "О составлении нового цензурного устава", которую Норов направил 17 марта 1857г. императору как программу действий Министерства народного образования.
Первый тезис записки гласил, "что в настоящей литературе нашей нет, в собственном смысле, вредного и злонамеренного направления. Основные начала, на коих зиждется благосостояние государства, не нарушаются ею: то есть религия, верховная власть и чистота нравственности не оскорблены изложением мнений, способных потрясти тройственную святыню общественного порядка". Вяземский считал, что растущая гласность не представляет собой абсолютно новое явление в жизни России. По его мнению, "некоторое вмешательство литературы в дела общественные- явление у нас не новое. Оно только поражает мнимой новизной те лица, которые не знакомы с ходом нашей литературы. Но в прежние времена наши писатели подавали голос в живых и общественных вопросах. Они имели свои периоды благоразумной и законной свободы, с одобрения цензуры. В доказательство того можно исчислить многие сочинения и книги, вышедшие в царствование Екатерины II, Павла I, Александра и в начале царствования Николая Павловича".
Задачи цензуры в России формулировались в записке следующим образом: "Для нас в противность другим обществам опасность от приведенного в систему молчания пока гораздо пагубнее, нежели опасность от некоторого многоглаголия. Излишне вредного многоглаголения при цензуре нет и быть не может. Каждому противодействию есть свое время: обязанность благоразумной верховной власти есть своевременное применение той меры, того орудия, на которое указывают потребность и сила обстоятельств... Желаю чтобы цензура наша была сильна, но вместе с тем благоразумна и прозорлива, а не мелочна и придирчива" (50). Главной практической мерой Вяземский считал создание правовой базы для цензурной деятельности. Он отмечал, что многочисленные инструкции и предписания по частным вопросам, изданные разными учреждениями, свели на нет формально не отмененный цензурный устав 1828 года. Отсюда возникла необходимость составить новый цензурный устав на основе существующих на практике норм, отменив все распоряжения по частным вопросам.
В ноябре 1857г. была образована комиссия под председательством Вяземского для разработки нового цензурного устава. Но его деятельность встретила сопротивление со стороны ряда сановников, прежде всего министра юстиции графа В. Н. Панина. Александр II также относился весьма настороженно к расширению гласности и свободы печати. Неизбежным итогом этого стала отставка Вяземского и покровительствовавшего ему министра в марте 1858 года (51).
Помимо нападок со стороны консерваторов из правительственного лагеря Вяземский подвергался суровой и пристрастной критике и с другой стороны. Литераторам и общественным деятелям, мечтавшим о преобразованиях, казалось, что он слишком мало делает для смягчения цензурного гнета. Это особенно заметно на примере А. И. Герцена, который избрал его главной мишенью для критики правительственных кругов, обещая в письме И. С. Тургеневу: "Вяземского ругать буду всечасно, старому дураку не верю"(52).
Высказывание Вяземского 20-х годов оказалось печальным пророчеством для него самого. Тогда он писал в "Записной книжке": "Иные люди
стр. 84
хороши на одно время, как календарь на какой-то год: переживши свой срок, переживают они и свое назначение. К ним можно после заглядывать, для справок, но если вы будете руководствоваться ими, то вам придется праздновать Пасху на страстную пятницу" (53).
Этот трагический для Вяземского разрыв с действительностью окончательно определился в 1861 году. Он дожил до долгожданного для него дня отмены крепостного права. Будучи причислен после отставки из Министерства народного просвещения к Сенату, Вяземский редактировал приветственный адрес императору в связи с появлением Манифеста 19 февраля 1861 года. В том же году были отмечены два его юбилея: 50- летия литературной деятельности и золотая свадьба. Молодые литераторы, для которых он был только воплощением дореформенной эпохи, откликнулись на его литературный юбилей издевательскими эпиграммами. Окончательное отношение представителей новой эпохи к Вяземскому сформулировал в 1862г. Д. И. Писарев. По поводу статьи М. Н. Лонгинова, пытавшегося защитить юбиляра от нападок, он заметил: "Кто клевещет на этих... литераторов? Кто говорит об них? Мы об них и думать забыли, у нас порвалась всякая связь с этими людьми; у них были свои интересы, свои воззрения; они отжили; теперь мы живем, и у нас свои интересы, свои воззрения, не имеющие ничего общего с прежними; когда нам случается заглянуть в том их сочинений, мы остаемся холодны к тому, что их интересовало: и подчас, невольно, добродушно улыбаемся их восторженным тирадам". Добавив, "кто в шестидесятых годах повторяет то, что казалось новым и смелым в двадцатые годы, тот, конечно, должен предоставляться нам каким-то ископаемым литератором" (54). Даже близкий и по взглядам и по семейным связям к Вяземскому 50-летний П. А. Валуев записал о нем в дневнике в 1865 г.: "Печальная развалина, освященная царскосельским солнцем" (55).
Несмотря на почтенный возраст, Вяземский после отставки с поста товарища министра народного просвещения прожил еще два десятилетия. Он пережил скончавшегося в 1869 г. Писарева. Валуев пережил отца своей жены только на 12 лет. Общественно-политическая деятельность Вяземского проходила после 1858 г. преимущественно в придворной сфере. Он входил в ближайшее окружение императрицы Марии Александровны, супруги Александра II, в 1866 г. стал членом Государственного совета и получил придворное звание обер-шенка. На склоне лет Вяземский обратился к недавней истории России, свидетелем который был сам. В 1866 г. он стал одним из основателей Русского исторического общества. С этого же года в "Русском архиве" стали публиковаться его мемуарные статьи и документы из "Остафьевского архива". Обдумывая прошлое, Вяземский пытался определить свое место в общественной жизни России. Итог его размышлений был следующим: "Карамзин был совершенно в праве написать обо мне, что я пылал свободомыслием, то есть либерализмом в значении Карамзина. Не отрекаюсь от него и даже не раскаиваюсь в этом. Но либерализм либерализму рознь. Я и некоторые сверстники мои, в то время, мы были либералами той политической школы, которая возникла во Франции с падением Наполеона и водворением конституционного правления при возвращении Бурбонов... Но из этого не следует, что мы, либералы того времени, были и ныне послушниками либерализма, который проповедуется разными Гамбетта, Флока, Рошфор и ими подобными... Нечаев тоже слывет либералом и почитал себя либералом" (56). Через два года после написания этих строчек, 10 ноября 1878 г. Вяземский скончался в Баден- Бадене.
Он был последним из тех деятелей, которые начинали свой жизненный путь в первое десятилетие XIX века носителями просветительских идей, а завершили в середине столетия как представители реформаторски настроенной бюрократии. Как можно определить то общественно- политическое направление, к которому принадлежали Вяземский и его единомышленники? Термин "либеральная бюрократия" является чисто описательным и не передает историческое своеобразие этого направления. Наиболее полно это явление может быть охарактеризовано как проявление русского варианта "легитимизма". Термин этот употребляется чаще всего для обозначения
стр. 85
одного из политических направлений во Франции после революции 1830 г., выступавшего за восстановление на престоле "законной династии" Бурбонов, а также вообще сторонников свергнутых монархических династий. Тем же термином обозначается и тот принцип международных отношений, который был провозглашен на Венском конгрессе 1815г.- нерушимость правителей и границ, существовавших до наполеоновских войн. Гораздо реже термин "легитимизм" применяется в более широком смысле, как обозначение одного из крупных идейных и политических течений в Европе первой половине XIX века. В этом значении он применялся в отечественной историографии в исследованиях А. 3. Манфреда, Л. А. Зака, А. М. Станиславской, Н. В. Минаевой (57).
Теоретические идеи и общественно-политическая практика легитимзма не были тождественны проявлениям крайнего консерватизма, идеологически представленного в эту эпоху Ж. де Местром и Л. де Бональдом. Сторонники легитимизма стремились сочетать принцип нерушимости монархической власти и привилегированного положения дворянства с теми реалиями, которые возникли в Европе в ходе бурных событий конца XVIII - начала XIX века. Для этого широко использовались идеи "века Просвещения", в том числе теория "естественных прав". Легитимизм был развитием "просвещенного абсолютизма" XVIII в., ведущим в направлении к конституционной монархии. В России первой половины XIX в. легитимизм начал оформляться в эпоху правления Александра I и продолжал существовать до начала XX века. В числе позднейших своеобразных представителей этого направления можно назвать Валуева и П. А. Столыпина. Для Вяземского общественно-политическая деятельность завершилась психологической трагедией. Он и его идеи оказались не нужны пореформенному обществу. Для ее преемников политическая деятельность завершилась социальной катастрофой 1917 года.
Примечания
Очерк подготовлен при поддержке Московского общественного научного фонда.
1. Основная часть документов Вяземского принадлежит к составу так называемого Остафьевского архива (по месту первоначального хранения в имении Вяземского в Подольском уезде Московской губернии), который с 1941 г. находится в фондах Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ. Ф. 195). Небольшие фонды Вяземского хранятся также в отделах рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ, ф. 63) и Российской национальной библиотеки (ОР РНБ, ф. 167). Значительная часть документов из архива Вяземского опубликована (Остафьевский архив князей Вяземских (ОА). Тт. 15. СПб. 1899 1913; ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки (1813 1848). М. 1963). Существуют две монографии о жизни и деятельности Вяземского: WYTRZENS G. P. A. Vjazemskij. Wien. 1960; ГИЛЛЕЛЬСОН М. И. Вяземский. Жизнь и творчество. Л. 1969.
2. Архив кн. А. И. Вяземского. М. 1881. О его контактах с Ф. де Мирандой, одним из вождей борьбы Южной Америки за независимость, см.: АЛЬПЕРОВИЧ М. С. Ф. де Миранда в России. М. 1986, с. 58 60. Мать Вяземского Екатерину Ивановну 0'Рейли (1762--1802) будущий муж встретил во время заграничного путешествия и увез в Россию в 1786г. от первого мужа. Она происходила из знатного ирландского католического рода. Самый известный представитель этого рода, генерал испанской службы Александр 0'Рейли, дядя княгини Е. И. Вяземской, в 1793г. командовал войсками в войне с Францией. Один из представителей этого рода Андреас 0'Рейли участвовал в походе на Россию в 1812г. в качестве командира австрийского легкоконного полка.
3. ОА. Т. 3. СПб. 1908, с. 246--247.
4. В. И. Семевский выдвигал предположение, что именно бывшие ученики иезуитского пансиона были основой декабристской организации "Орден русских рыцарей" (СЕМЕВСКИЙ В. И. Общественные и политические идеи декабристов. СПб. 1909, с. 258).
5. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки, с. 175.
стр. 86
6. Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ), ф. 195, он. 1, д.1032, л. 1.
7. Арзамас и арзамасские протоколы. Л. 1933, с. 242.
8. ТУРГЕНЕВ Н. И. Письма к брату С.И.Тургеневу. М.-Л. 1936. с. 12. Наиболее полно вопрос о деятельности "Арзамаса" рассмотрен в статье: ГИЛЛЕЛЬСОН М. И. Материалы по истории арзамасского братства. В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. 4. М.-Л. 1962; см. также: СИДОРОВ Е. А. Литературное общество "Арзамас". Журнал Министерства народногб просвещения, 1901, N 6, 7.
9. Арзамас и арзамасские протоколы, с. 242.
10. Отчет императорской публичной библиотеки за 1884г. СПб. 1886, с. 159.
11. СВЕРБЕЕВ Д. И. Записки. Т. 2. М. 1899, с. 97.
12. ОА, т. 2. СПб. 1899, с. 115.
13. РГАЛИ, ф. 195, оп. 1, д. 1076, 1052.
14. Там же, д. 1076, л. 2, 5об.-6. Анализируя политические представления французского общества накануне 1789г., А. Олар отмечал ту же закономерность: у исследователей "вызывало недоумение и создавало иллюзию частое употребление слова "республиканец" для обозначения не тех людей, которые желали установить во Франции республику (таковых не было), а людей, ненавидящих деспотизм, стоящих за право нации, желающих общественных реформ" (ОЛАР А. Политическая история Французской революции. М.1938, с.37).
15. РГАЛИ, ф. 195, оп. 1, д. 1052, л. Зоб., 3.
16. ОА, т. 2, с. 14-17; Архив братьев Тургеневых. Вып. 6. Пг. 1921, с. 373.
17. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки, с. 27; ОА. т. 2, с. 16.
18. ОА, т. 2, с. 15, 16.
19. Старина и новизна. Кн. 1. СПб. 1897, с. 65; ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки, с. 31.
20. ОА, т. 2, с. 17.
21. Архив братьев Тургеневых. Вып. 6, с. 373.
22. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Полн. собр. соч. Т. 1. СПб. 1878, с. 66, 67.
23. ОА, т. 1, с. 377; Архив братьев Тургеневых. Вып. 6, с. 385.
24. О попытке создания этого общества см.: ВЯЗЕМСКИЙ П.А. Полн. собр. соч. Т. 7. СПб. 1882; КУЛЬМАН Н. К. Из истории общественного движения в России в царствование Александра I. Известия отдела русского языка и словесности АН. Т. 13, кн. 1. СПб. 1908; МИРОНЕНКО С. В. Самодержавие и реформы. М. 1989.
25. ОА, т. 1, с. 222.
26. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Полн. собр. соч. Т. 2. СПб. 1879, с. XVII-XVIII.
27. РГАЛИ, ф. 195, оп. 1, д. 1307; Государственный исторический архив г.Москвы, ф. 16, оп. 31, д. 140, л. 1 --2.
28. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. По?, собр. соч. Т. 1, с. 153. И. И. Дмитриев (1760 - 1837), друг Карамзина, литератор, автор воспоминаний "Взгляд на мою жизнь" (М. 1860), в 1811-1814 гг. министр юстиции, был одним из старших друзей и наставников Вяземского.
29. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Полн. собр. соч. Т. 1, с. 143.
30. РГАЛИ, ф. 195, оп. 1, д. 1040, л. 1, 1об.
31. ОА, т. I.e. 382.
32. Российский государственный исторический архив, ф. 777, оп. 1, д. 4066, л. Зоб; ОА, т. 2, с. 294. Точку зрения его петербургских друзей см.: ОА, т. 2, с. 291.
33. РГИА, ф. 777, оп. 1, д. 4066, л. 5.
34. КУТАНОВ Н. Декабрист без декабря. В кн.: Декабристы и их время. Т. 2. Л. 1932; ЛОТМАН Ю. М. П. А. Вяземский и движение декабристов. - Ученые записки Тартуского университета. Вып. 98. 1960.
35. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки, с. 155, 23. 112, 61, 155, 206; ОА, т. 5, вып. 2. СПб. 1913,с.159.
36. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Полн. собр. соч. Т. 1, с. 221, 268; т. 2, с. 4.
37. ОА, т. 3, с. 73.
38. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки, с. 312; ВАЦУРО В. Э., ГИЛЛЕЛЬСОН М. И. Сквозь умственные плотины. М. 1986, с. 146; ОА, т. 3, с. 188.
39. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки, с. 151, 162. 157. 164.
40. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Письма к И. И. Дмитриеву. СПб. 1898, с. 12.
41. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки, с. 175.
42. Русская литература, 1966, N 4, с. 125.
43. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Письма к И. И. Дмитриеву, с. 41; РГАЛИ, ф. 195, оп. 1, д. 659, л. 10;
стр. 87
Московский телеграф. 1831, ч. 37, N 4, с. 573. Непосредственным редактором "Коммерческой газеты" был видный экономист и статистик Г. П. Небольсин (1811 1896).
44. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки, с. 298, 282, 280.
45. ОА, т. 3, с. 249, 236, 341; ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки, с. 286; Русская литература, 1966, N 4; ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Письма к И. И. Дмитриеву, с. 84.
46. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Полн. собр. соч. Т. 2, с. 163.
47. Архив братьев Тургеневых. Вып. 6. Пг. 1921, с. 54.
48. Русская старина. 1896. N 8, с. 84.
49. ГИЛЛЕЛЬСОН М. И. Вяземский, с. 325.
50. РГИА, ф. 772, оо. 1. ч. 2, д. 3997, л. 1 2об; д. 4629, л. 16, 1г., 1л.
51. О деятельности цензурного ведомства под руководством Вяземского см.: ГЕРАСИМОВА Ю.М. Из истории русской печати в период революционной ситуации 1850-1860гг. М. 1974; ЛЕДОДАЕВ В. Ю. Князь П. А. Вяземский о цензуре и литературной политике правительства. - Вестник МГУ. Серия история, 1997, N 5; НИКИТЕНКО А. В. Дневник. Т. 2 М. 1955, с. 9.
52. ГЕРЦЕН А. И. Полн. собр. соч. В 30 т. Т. 26. М. 1963. с. 112.
53. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Записные книжки, с. 27.
54. ПИСАРЕВ Д. И. Сочинения в 4-х тт. Т. 1. М. 1955, с. 303, 291.
55. ВАЛУЕВ П. А. Дневники. Т. 2. М. 1961, с. 72.
56. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Полн. собр. соч. Т. 10. СПб. 1886. с. 291 --292.
57. МАНФРЕД А. 3. Общественно-политические идеи в 1815 г.- Вопросы истории, 1966, N 5; ЗАК Л. А. Монархи против народов. М. 1966; СТАНИСЛАВСКАЯ А. М. Россия и Греция в конце 18 - начале 19 в. М. 1976; МИНАЕВА Н. В. Европейский легитимизм и эволюция политических представлений Н. М. Карамзина. - История СССР. 1982, N 5.
