Соколов А.Б. — Т.Л. Лабутина. Культура и власть в эпоху Просвещения.N 7.
Материал из Проект Дворяне - Вики
А. Б. СОКОЛОВ. Т. Л. ЛАБУТИНА. КУЛЬТУРА И ВЛАСТЬ В ЭПОХУ ПРОСВЕЩЕНИЯ// Вопросы истории. 2006. №7. С. 167-169.
М. Наука. 2005. 458 с.
Новая книга ведущего научного сотрудника Института всеобщей истории РАН доктора исторических наук Т. Л. Лабугиной как бы подводит итог определенному этапу научного творчества автора. Ее содержание соотнесено с современными общественно-политическими спорами, ярко выражена актуальность разных аспектов данной темы.
Определяя предмет своего исследования, Лабутина пишет: "Нас интересовало, каким образом деятели культуры оказывали влияние на министров, парламентариев, верховного правителя страны - монарха в проводимой ими политике. Мы предполагали также изучить степень влияния литераторов на формирование общественного мнения в стране. Наконец, нас интересовало, каким образом представители властных структур строили свой диалог с литераторами и представителями "четвертой власти" в целом" (с. 8).
Название книги шире задач, которые ставит автор, даже если иметь в виду только пространственные рамки изложения. Лабутина концентрируется преимущественно на "высокой культуре", но в то же время не обходит вопрос о культурных ценностях и представлениях, являющихся предметом изучения в "новой культурной истории". Широко использованы применяемые в наши дни словосочетания: "деятели культуры", "властные структуры и их диалог", "формирование общественного мнения", "четвертая власть" и т.д. Подход Лабутиной раскрывает общие закономерности и тенденции развития британской истории, как она их видит. Книга написана в русле традиционной для нашей историографии истории идей.
Монография состоит из четырех частей. Первая носит вводный характер и представляет собой общий обзор социально-экономического, политического и культурного развития "Августианской" Англии после Славной революции 1688 - 1689 гг. и до воцарения Ганноверской династии в 1714 году. Этот обзор способствует пониманию исторического контекста, в котором развивались взгляды выдающихся представителей английской общественной мысли. Эти годы избраны автором не случайно: именно при Вильгельме III Оранском была ослаблена цензура, а правление королевы Анны считается временем расцвета прессы и "памфлетной войны". Но хронологические рамки монографии шире: в ней рассматривается гораздо более длительный период британской истории: от реставрации Стюартов, когда речь идет об У. Темпле или ГС. Галифаксе, и до правления двух первых Георгов, когда разбираются идеи Г. Болингброка.
В работе освещается культурное взаимодействие Англии при Георге III и России в царствование Екатерины II. У читателя складывается стройное представление о динамике экономического развития Великобритании, ее социальной структуре, политических и властных институтах, избирательной системе, что позволяет понять политические и общественные интересы главных героев книги. Можно, впрочем, не согласиться с мнением Лабутиной, что в дискуссиях о двухпартийной системе получен положительный ответ и поставлена точка (с. 28). Утверждение о том, что наличие двух враждебных группировок (вигов и тори) было началом двухпартийной системы, являлось одним из краеугольных камней либеральной историографии. Оно было оспорено не только Л. Б. Нэмиром и его последователями, но и категорически отвергается рядом современных западных историков (Дж. Кларк и др.)
Наибольший интерес вызывают вторая и третья части монографии, в которых охарактеризованы взаимоотношения крупнейших представителей литературы и общественной мысли с британской властью. Во второй части "Литераторы в политике" Лабутина осветила политическую деятельность и взгляды самых ярких литераторов и мыслителей Англии рубежа XVII и XVIII вв.: Д. Дефо, Р. Стиля, Дж. Аддисона и Дж. Свифта. Она изучила политические трактаты этих авторов, установила характер их отношений с лидерами тори или вигов, степень их воздействия на политику (вопрос, на который много раз и по-разному отвечали историки). В некоторых случаях влияние памфлетов на настроения в обществе и парламенте было очень сильным. Автор права, когда подчеркивает резонанс, вызванный публикацией памфлета Свифта "Поведение союзников и прежнего министерства", ставшего важным фактором, обеспечившим выход из войны за испанское наследство и заключение Утрехтского мира. Имена Стиля и Аддисона известны меньше, и заслуга Лабутиной в том, что она сделала их узнаваемыми. Перед нами живые люди, с их увлечениями, противоречиями, слабостями.
В третьей части "Политики в литературе" даны биографии У. Темпля, маркиза Галифакса и лорда Болингброка, сыгравших в британской политике немалую роль. Дипломат и член Тайного совета Темпль сыграл весьма заметную роль в царствование Карла II. В философском наследии Темпля внимание Лабутиной привлекли "Очерк о происхождении и природе правления" и "О народном недовольстве", в которых
стр. 167
она увидела выражение идей Просвещения. По мнению автора, преувеличивать влияние Темп-ля на формирование взглядов Свифта неверно (с. 251). Лабутина "открыла" для отечественного читателя Галифакса, занимавшего важные должности при Реставрации и Вильгельме Оранском, его труд-"Новогодний подарок для леди" она использовала при изучении проблем женского образования в Англии в XVII-XVIII веках. Болингброк привлек большее внимание отечественных исследователей. Лабутина придает главное значение его основным и наиболее известным трудам, прежде всего, "Идее о короле-патриоте". Она упоминает о противодействии Болингброка политике Р. Уолпола в конце 1720 -начале 1730-х годов, хотя думается, что в контексте заявленных задач исследования этот сюжет заслуживал большего внимания.
В освещении проблем британской истории, взглядов великих английских просветителей, при объяснении противоречий в их трудах, автор руководствуется классовым подходом, что конечно является ее правом как исследователя. Так например, об Аддисоне она пишет: "Умеренный виг, просветитель Джозеф Аддисон твердо стоял на страже интересов своего класса - буржуазии" (с. 167). Другое высказывание, связанное с утверждением в Англии свободы слова, отражает понимание роли буржуазии: "Добившись отмены цензуры, буржуазия завоевала свободу исключительно для своего класса. А затем она начала изыскивать средства, с помощью которых было бы возможно подавлять выступления как своих политических противников, так и всех инакомыслящих вовсе" (с. 34). Разумеется, такой подход не является аксиомой: ведь даже если оставаться в рамках классовой парадигмы, как не вспомнить, что в России именно с уничтожением буржуазии была тотально ликвидирована всякая свобода слова и прессы.
Лабутина указывает на "пороки" и "негативные стороны буржуазной действительности Англии", но у меня сложилось впечатление, что самые лучшие, самые привлекательные разделы работы как раз те, где это подчеркивается меньше всего (о Свифте или Галифаксе, например). Не особенно убедительно замечание о "пережитках феодального строя" в Англии в XVIII веке (с. 215). Можно подчеркнуть, что в новейшей историографии за рубежом прослеживается ослабление марксистских подходов - достаточно упомянуть, что события середины XVIII века практически никто из историков, кроме как у нас в стране, не называет буржуазной революцией.
С увлечением читается написанная полемично и продуманно четвертая часть книги "Английское наследие в культуре Франции и России".
Здесь обоснованно подчеркивается "британский след" в творчестве французских энциклопедистов. Систематизирован материал о значении английской культуры для творчества Ж. Монтескье, Ф. Вольтера, Д. Дидро и Ж. Ж. Руссо. Подход автора подтверждает, что французские мыслители следовали за своими английскими предшественниками. Лабутина полагает, что Вольтер в известной мере идеализировал современную ему Англию, признавая, однако, под влиянием Болингброка, коррупцию, связанную с парламентскими выборами. Она права, отмечая, что именно Вольтер "открыл" для Европы имена многих выдающихся представителей британской философии, культуры и науки, в том числе Дж. Локка, И. Ньютона, А. Попа и других.
Лабутина рассматривает европейское, в частности, английское (хотя термин "британское" мне представляется более оправданным) влияние на Россию как сложный и неоднозначный процесс. Однако негативная оценка западного влияния все же превалирует. Не случайно используется ("меткий", по словам автора) термин "европейничание" (он напоминает "обезьянничание"!). Главным результатом попытки принять европейские ценности стал раскол общества (народ таких ценностей не принял).
Непонятно, что имеется в виду под термином "насильственная "европеизация" России" (с. 403), поскольку никаких "насильственных мер" по внедрению своей культуры в России европейские державы не предпринимали. Мне всегда представлялся сомнительным тезис, что Петр "внедрял" европейскую культуру в России, особенно если под культурой понимать не только технику, но и систему общественных идей. Царь сам высказался по этому поводу совершенно недвусмысленно: "Английская вольность здесь не у места, как к стене горох". Государственное строительство и общественные преобразования вытекали из его представлений о власти, которые вряд ли могут рассматриваться как воплощение идеалов Просвещения, столь подробно и убедительно рассмотренных Лабутиной в предыдущих разделах работы.
Трудно согласиться с интерпретацией взглядов В. О. Ключевского на характер западного влияния в России: неправомерно ставить его рядом с Н. Я. Данилевским и считать предшественником И. Фроянова и Н. Нарочницкой (с. 11). Не случайно сама Лабутина приводит высказывание Ключевского, что Петр искал на Западе "техники, а не цивилизации" (с. 360). Во всяком случае Василий Осипович прекрасно осознавал, что Петр не стремился к перенесению в Россию просветительских идей и вытекающих из них принципов отношений между обществом и властью. Характерно, что Ключев-
стр. 168
ский доверял преданию о словах, произнесенных Петром и записанных Остерманом: "Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом"1.
Требует уточнения фраза об отрицательных сторонах заимствований, сказавшихся "прежде всего в принудительном сломе морально-этических и религиозных норм и традиций, господствовавших в ту пору в русском обществе" (с. 403). Что касается религии, то на православие как на государственную религию Петр не покушался, он просто допускал в свой круг общения иностранцев, придерживавшихся другой веры. Если говорить о морально-этических нормах, то и здесь в суждениях автора немало спорного. Можно ли говорить, что "русские люди в потреблении спиртного скорее следовали "заграничным образцам", нежели являли таковой сами" (с. 379)?
Знаменитое обрезание бород у бояр тоже может интерпретироваться по-разному. Лабутина пишет: "Сближение с Западом требовало, по разумению Петра, изменений во внешнем виде русских людей с тем, чтобы они напоминали собой европейцев. Поэтому на другой день по возвращении из Англии (?!) царь начал самолично обрезать бороды у дворян" (с. 375). Уместно заметить, что в свете современной "историографии бороды" такое "осквернение" вытекает из архетипов мышления, в которых волосы и борода являются воплощением сакрального и магического, а вырывание их символизирует лишение силы. Следовательно, обрезая бороды приближенным, Петр, возможно, символически и подсознательно давал понять окружающим о своих претензиях на полную и деспотическую власть2.
В последнем разделе четвертой части монографии "Англомания в России в правление Екатерины II - миф или реальность?" Лабутина полагает, что говорить об "англомании" применительно к тому времени неправомерно: наиболее сильным было французское влияние. Обратив внимание на различие мнений о начале российской "англомании", автор считает, что о таком явлении в российском обществе можно говорить только после Отечественной войны 1812 г. (с. 434). Мне представляется, что вопрос об англомании, прежде всего, терминологический. Если англоманию понимать как "склонность поддерживать во всем английские интересы", то такое определение переводит разговор из плоскости культурной в плоскость политическую. Точнее звучит определение В. И. Даля: "Пристрастие к Англии и англичанам, к языку и быту их. Англоман - страстный приверженец всего английского". Можно согласиться с М. Любимовым: "По мне, точнее и скромнее звучит англофил, в жизни не встречал "страстных приверженцев"3. Книга Лабутиной - веха в развитии отечественного англоведения. Как любая неординарная работа она порождает дискуссии, что вполне естественно на современном этапе развития российской историографии.
Примечания
1. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Соч. Т. 4. М. 1989, с. 196.
2. Об этом уже немало написано, например: "По Сеньке и шапка". - История. 2006. N 1; КОНСТЕБЛ Дж. Бороды в истории. - Одиссей. М. 1994; МАУЛЬ В. Пугачевская версия "игры в царя". - Историк и художник. 2005. N 2 (здесь речь идет о том, как генерал Панин драл бороду Пугачева); HOROWITZ E. The New World and the Changing Face of Europe. - The Sixteenth Century Journal. 1997. XXVIII / 4 (здесь мода на ношение бороды связывается с "инаковостью": с XVI в. безбородые индейцы Нового света стали главными "чужими" для европейцев).
3. ЛЮБИМОВ М. Как выиграть в лотерею. Заметки русского англофила. - Родина, 2003, N 5 - 6.
стр. 169
